Последний Совершенный Лангедока

А тут ещё их без пира оставили. Рыцари ведь как привыкли? Посидели, послушали, покрасовались друг перед другом, да и за стол. А стола-то и нет! Не приготовили! Ну, а под конец дела, когда смысл аббатовых речей до самых тупых дошёл, смотреть на него стали, как на еретика закоренелого. Ведь ясно было, как божий день, к чему его высокопреосвященство клонит.

Папа в Риме, Рим далеко, а вот тому, кого назначат новым хозяином виконтства, придётся остаться в Каркассоне на зиму – без войска, без припасов, в окружении врагов. Ведь передушат в чужом замке, как крыс! Да и потом, дворянского суда над Тренкавелем не было, никто так и не доказал, что он еретик, а слов легата в таком деле недостаточно. Сегодня заточили в темницу одного, завтра посадят другого, а что будет дальше? Церковный произвол? Аппетит матери нашей церкви все знают преотлично, поэтому рыцари прятали глаза и отмалчивались. Никто не желал становиться хозяином Безье и Каркассона.

Тогда легат начал опрашивать господ по очереди. Первым по знатности был Эд Бургундский, ему аббат и предложил стать виконтом Безье. Однако граф встал, опёрся на крестовину меча, как бы принося клятву на распятии, и холодно заявил, что принял крест не для того, чтобы захватывать чужое имущество. Ему, дескать, хватает и своего. И вообще, если бы он согласился принять Безье, то счёл бы себя и свой род навеки обесчещенным. Следующими были Эрве Неверский и граф де Сен-Поль. Может, они и собирались принять Безье, да только после гордых слов Эда сделать это было невозможно, отказались и они.

Ну и потом, все прекрасно знали, что молодой Раймон-Роже – вассал короля Педро. А с бешеным арагонцем никому связываться не хотелось. Хитрый аббат понял, что после отказа Эда ждать согласия хоть кого-то из рыцарей бессмысленно, и пошёл в обход. Он предложил, чтобы будущего хозяина Безье и Каркассона указали два епископа и четверо шевалье, которых тут же и выбрали. По наущению аббата, они единогласно указали на Симона де Монфора, и тот согласился. Вернее, не так. Сначала отказался и он, потому что был опытным воином и понимал, что осенью и зимой ему предстоит выдержать в Лангедоке настоящую осаду. Поэтому он потребовал от аббата клятвы, что в случае необходимости ему окажут любую помощь, и согласился, только получив её. Только вот беда, наш легат на клятвы лёгок необычайно.

Монфор – прямой вассал короля Франции, у него внушительный фьеф между Парижем и Дрё, простирающийся от замка Шеврёз до поймы Сены. Конечно, по сравнению с герцогом Бургундским или графом Неверским он – мелкая сошка, но и не беднота вроде де Контра. Род его знатный, хоть и утерявший часть земель, богатств и влияние при дворе. Теперь вот Монфор решил принять титул графа и стать сеньором Лангедока, но для этого Безье и Каркассона мало – нужно завоевать страну и сломить сопротивление графа Тулузского и короля Педро. Легат дал ему на это папское благословение, да только одного благословения мало, войну им не выиграешь. Вот поэтому-то я и решил до весны перебраться в Тулузу, а там видно будет. Ну как, едешь со мной или дашь дёру?

– Конечно, еду! Мой путь изначально лежал в Тулузу, ты же знаешь.

– Тогда собирайся. Постараюсь предупредить тебя заранее, но, сам понимаешь, легат может покинуть лагерь в любое время.

Пыль, пыль, кругом пыль. От пыли нет спасения. Рыцарская конница, идущая во главе отряда, вздымает густые клубы, которые накрывают отряд удушливым облаком. Ветра нет, на блёклом небе ни облачка, злое солнце выжигает землю. Трава давно сгорела и взлетает из-под ног серым прахом. Листва на деревьях опала, и от голых ветвей нет тени. Жарко и ночью, когда раскалённое светило закатывается за край мира. Земля, подобно печи, отдаёт тепло, и от духоты можно лишиться рассудка. Люди спят голыми, забыв всякий стыд, караульную службу никто не несёт, двое или трое копейщиков, замыкающих наш отряд, уже умерли от жары. Их даже не стали хоронить – один из сопровождающих легата монахов наскоро прочитал погребальную молитву, тела забросали камнями и ветками, и отряд тронулся дальше. На всех это произвело тяжёлое впечатление. Невозмутимым остался только легат. Мне кажется, он вообще не замечает жару – сидит в своём паланкине, который тащат два мула, и о чём-то размышляет. Впрочем, может, он молится или спит – занавеси всегда задёрнуты. Отряд идёт очень медленно, но Арно Амори, кажется, никуда не торопится. Я ни разу не слышал, чтобы он требовал ускорить движение. Как едем, так и едем. Ему всё равно.

Как я уже сказал, впереди шагом едет два десятка конных рыцарей со своими оруженосцами, а за ними мулы волокут громоздкий паланкин аббата. Рядом с паланкином следуют монахи – кто плетётся пешком, кто едет на осле. Замыкают отряд копейщики, а за ними тянется обоз, который никто не охраняет. Мы с Альдой едем в стороне от дороги, чтобы хоть немного уберечься от пыли. Иаков идёт пешком. Я предлагал ему лошадь, но он отказался. Для ослика мой слуга слишком велик. Он невозмутимо вышагивает, отмеряя льё за льё, привычно держа свою любимую дубину на плече. Ни жара, ни пыль его, по-моему, не беспокоят, он так и не расстался со своей меховой безрукавкой, а вот башмаки спрятал в мешок и идёт босиком.

Альда сначала с любопытством глядела по сторонам – в этих краях она не бывала – но скоро устала, однообразные пейзажи ей надоели, и она покачивается в седле, замотав лицо куском полотна так, что из-под пыльной повязки блестят только глаза. Я пытался развлечь её беседой на медицинские темы, но девушка меня не слушает – ей жарко.

Трубадур вертится среди рыцарей. Как-то на привале я посетовал на жару и пожелал дождя. Юк засмеялся:

– Да ты с ума сошёл! Если пройдёт сильный дождь, всё вокруг превратится в топкое болото, и мы будет торчать в чистом поле, пока дорога не просохнет. А если дождь будет слабым, вода испарится, не долетев до земли, и духота только усилится.

Трубадур объяснил, что для здешних мест такая погода – дело вполне обычное и даже желательное, потому что крестьяне выращивают виноград и оливы, а для них сырость вредна. И я, глупец, ещё жаловался на константинопольскую жару! Близость моря делает климат моего родного города мягким и приятным, удушающей жары и пыли нет и в помине. Воистину, познать истину можно только сравнив одно с другим, то с этим, хорошее с дурным.

Мы проклинали шумный и грязный лагерь крестоносцев под стенами Каркассона и мечтали покинуть его как можно скорее, а теперь ночлег в дырявом и душном шатре кажется недостижимым счастьем. Там, по крайней мере, можно было вытянуться во весь рост, и спали мы на лежанке, а не на земле. Каждый вечер Альда просеивает пальцами траву, на которую мы положим плащи, но всё равно под боком обязательно окажется камешек или сучок. Утром мы пробуждаемся со стонами и кряхтением, подобно ветхим старикам, и растираем затёкшие руки и ноги. Счастье, что у нас есть Иаков, который взвалил на свои плечи почти всю работу, без него мы бы пропали. Аббат Сито обо мне не вспоминает и ни разу не призывал к себе. Нам позволяют ехать за отрядом, но и только. Продовольствие и корм для лошадей мы должны добывать сами, а сделать это непросто – охрана легата выметает всё подчистую.

Местность довольно густо населена – нам часто попадаются деревни и даже замки мелких сеньоров, впрочем, больше похожие на каменные сараи. Встречают нас тоже по-разному. Иногда молебном, а иногда и запертыми воротами. Чаще всего дома стоят с распахнутыми дверьми и окнами, а людей не видно, они где-то прячутся. Предосторожность совсем нелишняя: мало ли что взбредёт в голову вооружённым людям под непонятными флажками на пиках? Брошенное жильё подвергается разграблению. О том, чтобы оставить деньги за взятое продовольствие и фураж, никто и не думает. Бывает, что отряд оставляет за собой пылающие дома, потому что у кого-то из воинов было плохое настроение. В жару поджоги опасны. Один раз солдаты устроили такой пал, что от стены огня спасла только река, которую едва успели перейти вброд. После этого аббат строго-настрого запретил забавляться с огнём. По лагерю ходили монахи и, угрожая отлучением, требовали осторожности.