Семья Берг

Ягоду привязали к столбу. Смущенный своей ошибкой, комвзвода громко скомандовал:

— По врагу народа, готовьсь!

И тогда удивленный Ежов вдруг услышал — Ягода что-то запел, бормоча странные слова и качая головой. Ежов не знал, что это была похоронная еврейская молитва каддиш…

Николай Ежов был щуплый человечек с худым желчным лицом, весельчак и хороший плясун. Во время Гражданской войны он был комиссаром, а в 1929–1930 годах — одним из руководителей коллективизации. Будучи заместителем наркома сельского хозяйства, он успешно сгонял в колхозы миллионы крестьян. По его приказам расстреливали и ссылали в сибирские лагеря. Жесткими репрессиями он сумел угодить Сталину, стал его любимцем и в 1935 году был назначен секретарем Центрального комитета со специальным заданием следить за работой органов государственной безопасности. Как ни свирепствовали эти органы под руководством Ягоды, для Ежова эти меры были слишком мягкими. Такая принципиальность и преданность импонировали Сталину, он сделал Ежова наркомом внутренних дел, маршалом и членом Политбюро, самым приближенным к себе человеком. На демонстрациях люди несли его портреты, сочинялись песни о его непримиримости к врагам народа: «Ежова рукавица колет, как голица».

Сталин любил грузинское вино «Хванчкара», песню «Сулико» и танцоров, особенно если они умели танцевать грузинскую лезгинку. На кремлевских приемах в угоду ему все дружно затягивали «Сулико», а потом он просил Ежова сплясать. Перед «хозяином» Ежов плясал самозабвенно, от души выделывал сложные коленца, а Сталин улыбался: это символизировало «пляску под его дудку».

В Ежове Сталин нашел истинного последователя в смысле коварства в общении. Он любил возвышать людей, а когда они оказывались счастливы, что достигли вершины, унижал и уничтожал их. Он приказал арестовать жену Ежова, еврейку. Но когда агенты явились за ней, Ежов вышел к ним навстречу с пистолетом в руке и не дал ее увести. До поры до времени ее оставили в покое. И его тоже…

Вскоре по Академии имени Фрунзе прокатился глухой слух о каких-то новых арестах в армии. Никто толком ничего не знал, а если и знал, то сказать боялся. Говорили мало и только с близкими. Павел Берг сначала не очень верил этим слухам: он надеялся вскоре увидеться с Тухачевским и все узнать от него лично. Наконец ему удалось связаться с маршалом и договориться о встрече 12 июня 1937 года. Тогда он услышит подробности о его поездке в Лондон, расскажет ему о странном визите агентов НКВД, упорно расспрашивавших о нем, а заодно и узнает о новых слухах — имеют ли они под собой почву.

В тот день утром Павел, как всегда, открыл дома газету «Правда» — и у него помутилось в глазах. На первой странице крупными буквами было набрано: «Шпионов, презренных наемников фашизма, предателей Родины — к расстрелу!» Передовая статья была озаглавлена: «Изменникам за шпионаж и измену Родине — расстрел!» Раскрыт заговор, которым руководил начальник Генерального штаба маршал Тухачевский и еще семь высших командиров Красной армии: Якир, Уборевич, Корк, Эйдельман, Фельдман, Примаков и Путна, трое из них евреи. Их обвиняли в том, что они являются шпионами иностранных держав, что ведут подрывную работу с целью ослабить армию и даже желают поражения Красной армии, чтобы вернуть власть помещиков и капиталистов.

У Павла впервые в жизни по-настоящему задрожали руки. Он с трудом перевернул страницу. На ней вверху — такими же крупными буквами: «Шпионов, нарушителей военного долга, предателей Родины и Красной армии — к расстрелу!» На третьей странице: «Шпионов, которые хотели расчленить нашу Родину и восстановить в СССР власть помещиков и капиталистов — к расстрелу!» На четвертой странице: «Шпионов, осуществляющих акты саботажа, подрывая мощь Красной армии — к расстрелу!» На пятой странице: «Шпионов, стремившихся к поражению Красной армии — к расстрелу!»

Статьи рассказывали о том, что преступления группы изменников разбирало Специальное судебное присутствие Верховного суда СССР по делу антисоветского военно-фашистского заговора. В него, кроме членов Политбюро партии, входили маршалы Ворошилов, Буденный и Блюхер. Писалось, что они лично обвинили Тухачевского и всю группу в измене и предательстве. Прочтя это, Павел даже застонал:

— Какая подлость и трусость со стороны Ворошилова и Буденного! Как они все боятся Сталина! Но Блюхер… он всегда казался таким прямым и откровенным. Или это наглая ложь, или Блюхера заставили выступить против своего друга.

Вся газета была заполнена откликами народа — требованиями немедленно расстрелять изменников. Каким образом «народ» узнал и мгновенно прореагировал на обвинение, не указывалось. Но поток этих требований опоздал, на последней странице мелкими буквами было напечатано, что Тухачевский и другие командиры уже расстреляны.

Павел сидел, сжав голову руками. В голове стучало: «Ужас, кошмар, преступление, ложь!.. Это все работа Ежова, любимца Сталина. Сталин не только хуже Робеспьера, он изверг не лучше Гитлера».

Мария увидела его в потерянной позе, подошла, взяла из рук газету и, только посмотрев, закричала:

— Сволочи! Сволочи! Сволочи! — у нее началась истерика.

Павел даже испугался за нее, поднес ей стакан воды, ее зубы стучали о стекло.

— Маша, Машуня, не надо так. Успокойся хоть немного.

— Это ложь, это преступление, — стонала Мария. — Ваш Сталин — тиран!..

Павел подумал — женщина дала точное определение, которого он сам не смог придумать: да, Сталин — тиран.

— Маша, я знаю — Тухачевский верил Сталину, был верен ему, был лучшим командиром Красной армии. За все его победы его даже называли «красным Наполеоном». Ведь Тухачевский буквально спас власть большевиков, когда подавил мятеж кронштадтских моряков в 1921 году. Буквально спас. Он не только не стремился к поражению армии, он старался сделать армию более боеспособной, готовой к войне с Германией. А мы все, те, кто с военным опытом, считаем, что эта война неизбежна. Сталин этого не понимает. Он сам ослабляет армию арестами лучших командиров. К сожалению, это может стоить нам поражения в будущей войне.

— Тогда почему же эта власть объявила его предателем и расстреляла?

— Многое можно предполагать. Я думаю, кто-то специально спровоцировал Сталина, чтобы убрать Тухачевского. Так обычно работает иностранная разведка. Гибели Тухачевского мог хотеть только тот, кто его боялся, а враги знали, что он самый выдающийся советский полководец и старается активно перевооружать Красную армию. Ворошилов, конечно, мог бы защитить его, но он сам его не любил, и к тому же он панически боится Сталина, во всем ему поддакивает. Ну и еще — Тухачевский сделал для страны очень много, а Сталин не любит тех, кому он чем-нибудь обязан.

Павел не хотел еще больше раздражать Марию, но про себя думал о коварстве Сталина. Наверняка он давно наметил Тухачевского на роль жертвы, но его обычная тактика изувера — играть с жертвой, как кошка с пойманной мышкой: поймает — отпустит, поймает — отпустит, чтобы потом все равно убить. И еще Павел не хотел говорить Марии, что всех этих командиров не просто убили, а наверняка пытали и мучили, чтобы добиться признания.

В течение двух недель была арестована жена Тухачевского и все его родственники, всех обвинили в измене как врагов народа и приговорили к десяти годам заключения без права переписки. Это означало — казнь. Из большой семьи случайно уцелел только племянник-подросток.

Павлу вспомнилось, что он читал у скульптора Марка Антокольского про Ивана Грозного и что цензура не хотела пропускать в печать: «В нем дух могучий, сила больного человека, сила, перед которой вся русская земля трепетала. Он был грозный, от одного движения его пальца падали тысячи голов. День он проводил, смотря на пытки и казни… Да, он старается найти себе оправдание и находит его в поступках людей, его окружающих. Подозрения превращаются в обвинения, и сегодняшний день становится похожим на вчерашний…» Да, наверное, если бы Антокольский ваял скульптуру Сталина, он сделал бы его похожим на Ивана Грозного.