Семья Берг

— Да, понимаете, Михаил Николаевич, дочка родилась у нас — Наташа. Жить в одной маленькой комнатке стало трудно.

— Понимаю. Постараюсь помочь.

Достать квартиру при жилищном «голоде» тридцатых годов было трудно. В Моссовете Тухачевский сказал:

— Этот человек, Сергей Королев, — великий изобретатель. Вы когда-нибудь станете гордиться, что дали ему квартиру.

И для Королева с женой и дочкой выделили отдельную двухкомнатную квартиру на Баррикадной улице.

Когда Королев благодарил его за квартиру, Тухачевский сказал:

— Поговорите с женой — может, пригласите меня на новоселье?

— Да мы с удовольствием!

Он приехал в гражданском костюме, чтобы не привлекать ничьего внимания, с женой, сам за рулем новой машины ГАЗ. Привез множество подарков для новорожденной девочки, новый заграничный радиоприемник для родителей и все для праздничного стола — шампанское, икру, балыки, фрукты. Ни Сергей Королев, ни его жена Ксана таких яств никогда и не видели. Тухачевский объяснил, подмигнув:

— Из кремлевского распределителя.

В этом проявлялась открытая и широкая натура Тухачевского.

Ксана Винцентини ему очень понравилась — высокая стройная красавица с сияющими бирюзовыми глазами, необычный для России тип южанки со Средиземного моря. Он расспрашивал ее о работе в Боткинской больнице:

— Ну а ваши врачи готовы спасать раненых в случае войны?

— Специально к этому нас не готовят. Но наши профессора почти все были участниками предыдущих войн.

— Кто ваш профессор?

— Михаил Осипович Фридланд, хирург-ортопед, автор учебника по ортопедии. Он дал мне тему для написания диссертации.

— О, это очень хорошо. Это в вашей больнице доставали пулю из плеча Ленина, оставшуюся после покушения?

— Да, это у нас, во втором корпусе, там до сих пор есть мемориальная палата, в которой Ленин лежал одну ночь.

— А у меня до сих пор в теле сидят две пули. Надо будет когда-нибудь их удалить, пока не получил третью, — и Тухачевский добавил, усмехнувшись: — прямо в сердце.

Тухачевский многое делал вопреки наркому Ворошилову. Его самым важным проектом была большая показательная стратегическая игра — маневр боевых частей. Они как бы сражались против фашистов. При этом он сам играл «за противника» — так он хотел проверить боевые возможности разных военных частей. Разбор маневров показал, что Красная армия не устояла в борьбе с «противником».

На этот разбор Тухачевский созвал всех высших командиров:

— Маневры показали, что мы еще не готовы к настоящей войне. В случае нападения настоящий противник выставит против Красной армии примерно двести дивизий.

Командиры понимали: взлет Тухачевского до уровня командования армией означает ее давно необходимое усиление; раз он взялся сам руководить маневрами, делать самостоятельные выводы и модернизировать армию, это означало его силу. Номинально уже он, а не Ворошилов, которого называли «первый маршал», командовал Красной армией. Этому радовались и с этим были согласны почти все [49].

39. 1937 год — «ежовщина»

В начале 1930-х годов жители Мясницкой улицы (переименованной в улицу Кирова) видели по утрам проезжавшую правительственную машину «Линкольн» с охраной. Они знали — это едет из своего богатого особняка всесильный нарком внутренних дел Генрих Ягода, толстый лысый человек низкого роста, беззаветно преданный сталинскому делу выискивания и выкорчевывания врагов, заговорщиков и изменников. При виде его машины людей охватывал страх, они инстинктивно опускали головы, стараясь не встречаться глазами с ним и его охраной.

Из еврейского мальчика, сына нижегородского ремесленника, Ягода превратился в пламенного революционера, командира отрядов красной гвардии во время октябрьского переворота в Петрограде, а потом и в Москве. В августе 1918 года по его приказу без суда расстреляли в Кремле Фанни (Фейгу) Каплан, покушавшуюся на Ленина. За этим последовал «красный террор», когда с 5 сентября и до 6 ноября 1918 года была репрессирована тридцать одна тысяча бывших высоких чиновников, профессоров и интеллектуалов, шесть тысяч из них были расстреляны.

За годы работы Ягода уничтожил десятки тысячи людей, но вершиной его служебных достижений стала организация первого показательного процесса по «чистке» большевистской партии в августе 1936 года. По указанию Сталина он сфабриковал обвинение двух бывших соратников Ленина — Каменева и Зиновьева (с одиннадцатью другими коммунистами) в причастности к заговору троцкистов и убийству Кирова в 1934 году. Он хорошо знал обвиняемых и, конечно, понимал, что они не совершали преступлений, в которых их обвинял Сталин. Но по его указке и в угоду ему Ежов мучил и пытал их, пока не заставил признаться в измене и заговоре.

Страсть к уничтожению людей не бурлила в жилах Ягоды сама по себе — это был знак его преданности Сталину. А преданность возникла от страха перед ним: Ягода знал, что помощники Сталина своей смертью не умирают, он сам по приказу «хозяина» отправлял на казнь тысячи таких людей, и страх за свою шкуру заставлял его выслуживаться.

Каменева и Зиновьева везли на расстрел в грузовике — «черном вороне» с закрытым железным кузовом. Впереди ехала машина наркома Ягоды. Раньше он много лет работал вместе с ними в Центральном комитете партии, теперь он руководил их казнью. Когда конвойные вывели их из машины, Ягода увидел, что Зиновьев струсил, ослабел, не может идти. Каменев поддерживал его, говорил:

— Мужайтесь, Григорий. Примем смерть достойно.

Их поставили к стенке, и вдруг Ягода услышал, как струсивший Зиновьев запел еврейскую похоронную молитву каддиш. Эту молитву Ягода хорошо знал — еще мальчиком в Нижнем Новгороде он слышал ее на семейных похоронах. Он вздрогнул — представил себе, что его самого привезли на расстрел. Что он будет делать? Почему ярый большевик Зиновьев, ближайший друг Ленина, человек, утвердивший Сталина на его посту, почему он в последний момент жизни запел еврейскую молитву? Ягода опустил голову.

Дело Каменева и Зиновьева стало заключительным аккордом его деятельности: в следующем месяце, в сентябре того же 1936 года, его сняли с поста, обвинили в измене и заставили признаться в этом теми же самыми методами. В газетах написали, что наркомом внутренних дел назначен Николай Ежов, которому присвоено высшее армейское звание.

Москва всегда жила слухами, и теперь все они были один другого хуже. 18 марта 1937 года Ежов выступил на собрании руководства НКВД и обвинил своего предшественника Ягоду в том, что он был агентом царской охранки, вором и растратчиком. Вместе с ним были арестованы еще семьдесят крупных сотрудников НКВД, неугодных Ежову.

На третьем показательном процессе Генрих Ягода был приговорен к расстрелу. Когда прошел зловещий слух о приговоре, люди втихомолку радовались, они ждали облегчения. Но как только Ягоду сменил Ежов, террор в стране стал еще свирепее, заговорили о «ежовщине» [50].

Ягоду везли на расстрел в том же самом «черном вороне», в котором везли и Каменева с Зиновьевым. Перед грузовиком шла его машина «Линкольн», но в ней ехал наблюдать за его казнью уже новый министр Ежов.

Ягоду выволокли из кузова, своими ногами он выйти не смог. Под руки с двух сторон его поволокли к стене. Ежов шел в отдалении, криво улыбаясь. Ягоду попытались прислонить к стенке, но его грузное тело сползало, он не мог стоять. Командир взвода, курносый парень крестьянского вида, который до этого много раз видел Ягоду в роли наркома, растерялся. Он подбежал к Ежову, вытянулся перед ним:

— Товарищ нарком, прикажете привязать наркома к столбу?

— Бы-ывшего наркома, — с усмешкой протянул Ежов. — Привязывай. Да смотри, в следующий раз не ошибайся, а то тебя самого привяжем.