Беруны. Из Гощи гость

1 Аргамаки – порода красивых и быстроходных кабардинских лошадей.

опохмелиться, ни те табаку накуриться.

– Похожу, погляжу, – молвила как-то заячья шуба, – да и вовсе отсель убежу... К литвякам

подамся...

– Коровий ты хвост! – откликнулся казак. – Али не знаешь: курчонку не пройти, не то

что человеку.

– Отчего ж так?

– Заставы по рубежу крепки, на Смоленск, на Чернигов...

– Сказывали... скоро полегчение будет, – наклонилась шуба к казаку: – перемена...

– Перемены и жди, братан, – буркнул куда-то в сторону казак.

Наслушался таких речей ротмистр Косс и сам стал ждать перемены. Она пришла

неожиданно в весенний день вместе с протяжным гулом панихидного колокола, опове-

стившим народ московский о смерти царя Бориса. Тут такое поднялось, сколько людей

выбежало из Москвы к Димитрию на поклон, а ротмистрову корчму чуть дотла не разнесли

бражники, выпив все вино, своротив скулу татарину Хозяйбердею и вытолкав и вовсе на

улицу жёнку, прозвищем Манку.

Ротмистр не ждал долго. И так сколько потеряно было дней напрасно, сколько времени

лежала без всякого движения законченная рукопись, замечательный ротмистров пергамент,

так называемый «Генеральный план»! В одну неделю распродал Мартин Косс свои дворы и

всякую дворовую рухлядь и, не сказавшись никому, выехал на рассвете с татарином

Хозяйбердеем на Серпухов да на Тулу, чтобы оттуда поворотить на Брянск, да на Новгород-

Северск, да на Великую Весь – на литовский рубеж.

Рыцарь ехал, поглядывая на Хозяйбердея, пересчитывая сумки на своем и его седле,

пощупывая камушки, зашитые в обшлагах, в подпуши и в оторочке, – венецианские яхонты,

персидскую бирюзу, крупный жемчуг.

Чем дальше путь, тем злее зной в степи с редкой растительностью, с ковылем пониклым.

Горячий пот в три ручья катится с тучного рыцаря Косса. Одно спасенье – погрузиться в

воду, отойти, передохнуть, дать Хозяйбердею выкупать лошадей.

Под ракитой снял с себя рыцарь пищаль и платье сбросил, перевязал все в узел, чтобы

чего-нибудь не растерять и не забыть, и вошел в воду. Отдуваясь, стал он прыгать в воде,

хлопать по ней руками, нырнул, выплыл и мерными взмахами доплыл до другого берега. Там

он разлегся пластом на желтом, теплом от солнца песке.

Красные круги плыли у рыцаря в глазах под закрытыми веками, журчала вода, облизывая

песок, подкатываясь к пяткам рыцаря Косса, пела песню свою меж трав и кустов. От

журчания этого, от звона пчелы вокруг, от горячего воздуха, медленно проплывавшего по

нагретой пустыне, размяк рыцарь Косс и даже задремал на мгновение... Но он вздрогнул

тотчас – померещилось ли ему что-то? – открыл глаза, присел на песке.

На том берегу стояли рядом обе лошади – и вороная аргамачиха рыцаря Косса и

Хозяйбердеев гнедой меринок. Стояли они в седлах, обвешанных сумками: искупать их,

видно, еще не управился татарин Хозяйбердей. Да и где было ему управиться, когда занят он

был другим! Рыцарь Косс разглядел его под ракитой: стоя на коленях, татарин копался в узле,

где увязано было рыцарево платье с зашитыми в обшлагах и оторочке драгоценными

камнями. Рыцарь Косс закричал от такой напасти, бросился в воду, поплыл к тому берегу,

ляпая по воде руками и ногами что стало мочи, без порядку и разбору. . Татарин обернулся,

увидел на воде плешивый шар, блестевший под солнцем, услышал бульканье, хлопанье,

крик... Хозяйбердей и слова не молвил, только белками сверкнул. Живо, не мешкая, не теряя

слов понапрасну, сгреб он в одну охапку все, что под ракитою оставлено было рыцарем

Коссом, вскочил на аргамачиху вороную и затопал вдоль речки по дороге, унося с собой

вместе с драгоценными камнями, с кошелями и сумками и знаменитую рукопись, уводя на

притороченном к луке поводу и гнедого мерина, не оставив рыцарю Коссу ни шнурка –

удавиться, ни веревки – повеситься.

XVII. ЛЕШИЙ!

От беды такой рыцаря Косса в воде чуть кондрашка не хватила. Косс и пошел бы на дно,

если б не тучное его чрево, всякий раз выталкивавшее рыцаря на воду, вверх. Кое-как доплыл

он к берегу, метнулся под ракиту и, не найдя там ничего, побежал по дороге в ту сторону, где

вдали пылила она под копытами расскакавшихся коней. Задыхаясь, пробежал он шагов

полтораста и не выдержал – свалился у дороги в выгоревшую жесткую траву. Но он

пролежал недолго. Скоро снова вскочил он, глянул, а уж и дорога не пылит впереди, не

слышно ниоткуда конского топота: далеко, видно, умчался татарин Хозяйбердей на Коссовых

конях! И рыцарь заплакал... Он пошел вперед, плача навзрыд. Он ревел, как бык перед

закланием, и все шел и шел, сам не зная куда и зачем. Солнце жгло его в голую спину, стая

слепней несносно сновала и кружила над ним, а он шел, толстый, красный, вывалянный в

пыли дорожной, шел в чем мать родила, ибо у него не было даже самого малого, чем мог бы

он теперь прикрыть свою наготу.

Дорога тянулась Диким полем к краю неба, побелевшего от зноя. Она плыла словно

большой рекой, в которую временами то здесь, то там вливались с обеих сторон малые речки

– проселки. Разум мутился у рыцаря Косса; глаза ему слепило сверканьем своим бледное

небо. И он сворачивал в одну сторону и в другую, шел полем и лесом, но ни единой души не

повстречал он на пути своем доселе в страшный этот день.

За протекшие часы и солнце склонилось низко; прохладой повеяло от оживших трав

полевых; разыгрались комарики на лесной опушке – должно быть, к вёдру, к такому же

ясному, долгому знойному дню. Изнемогая, чуть не валясь от усталости с ног, вышел из лесу

рыцарь Косс, глянул перед собой и задрожал от радости, точно увидел он Хозяйбердея с

конями и кошелями, с новым рыцаревым платьем, с бесценной рукописью в коробейке

кожаной. Но то был не Хозяйбердей. Девок ватага в посконных сарафанах, в лыковых венцах

подвигалась к лесу, и уже слышал рыцарь Косс раскатистый хохот, звонкие голоса, зауныв-

ную песню. И вскричал здесь рыцарь Косс, невесть что вскричал он, не по-русски –

немецкою речью, и бросился вперед, потрясая над головой своей кулаками. Девушки

остановились, замерли, ровно столбняк нашел на них сразу, потом с воплем шарахнулись

прочь и пустились обратно, туда, откуда пришли. А рыцарь бежал за ними, боясь упустить их

из виду, из последних сил тяпал он босыми ногами по дороге, хрипя грудью, тряся брюхом,

пока вслед за девичьей ватагой не вбежал в околицу и не добежал до крайних изб, подле

которых прохлаждались распоясанные мужики и малые ребятки бились в чурки.

Вой пошел по деревеньке, по избам, по сенникам, по дворам и задворкам. Парились для

субботнего дня мужики в бане и те с полка покатились, побежали по улице – на пожар? от

татарской орды отбиваться? от опричников, как бывало при Грозном царе, добро свое

ухоронить? Кто кричал – леший забежал на деревню, кто – не леший, волк девку загрыз,

кровь теперь сосет, кишки из девки выматывает.

– Леший!.. – надрывались те, что были уже совсем подле рыцаря Косса, остановившегося

посреди улицы с глазами навыкате, с широко открытым ртом.

– Лешак, лешак! И слова не молвит, и пуп в шерсти!..

– Вожжой его!..

– Оглоблей!..

– Заходи сзади!..

– Зааркань да в огонь!..

Отдышавшись немного, рыцарь Косс заговорил, но из головы его словно вылетели все

русские слова, в которых навык он за свою московскую службу. Катившиеся из его горла

хриплые звуки и вовсе ввергали в ужас мужиков, набежавших со всей деревни.

– Не слухай, братаны, лесовицкую речь! – метался во все стороны, из себя выходил

беленький старичок с деревянной ложкой за пеньковым пояском. – Заговорит он нас, забаит,

занежит...

– С памяти собьет, что делать будем!..