Золотой цветок - одолень

— Почему? — удивился государь.

— А ты нищемощный, болярин. У тебя стражи нет.

— Может, я заплутал в лесу. Может, я зело богат и знатен... Вот выберусь домой, облагодетельствую милостями.

— Коли ты богат, болярин, купи у меня клок из бороды Исуса. Уступлю за три золотых.

— У тебя есть волосы из бороды Христа?

— А то как же, болярин. Глянь: черные, кудрявистые. Наипоследний пук! Без обману. Вот тебе истинный крест!

— Но у меня нет при себе и копейки, отрок.

— Отдашь опосля. Но с набежавшими резами: семь ефимков.

— Клянусь, что отдам!

— Не забудь. Передай через Меркульева. Мол, вот мой должок Ермошке Марьину — девять золотых. Можно передать и двенадцать.

— Передам, я сдержу свое слово, Ермолай. Но как я выберусь? Мой конь убежал...

— Не боись. Слышь, твоя кобыла ржет, переговаривается с моим Чалым. Не уйдет она. Я заарканю ее и приведу, болярин. Не кручинься. Ты лучше подмогни мне освежевать зверя. Хороша шкура!

Ермошка ободрал медведицу и бросил шкуру:

— Дарю на свадьбу тебе, болярин!

— А у меня и взаправду скоро свадьба.

— Как невесту зовут? — спросил Ермошка.

— Дуней. Евдокия Лукьяновна Стрешнева, — и вздохнул. — Не везет мне, Ермолай, на невест.

— Почему?

— Пятый раз сватаюсь. Пригляделась одна — оказалась больной. К датской принцессе неудачно кланялся. Лонись затевали сватовство к сестре шведского короля. Не состоялось. Женился на Долгорукой — она умерла.

— Так ты знатный, болярин?

— Я царь, Ермолай.

— Так я тебе и поверю! Не бреши, болярин!

— За пук Христовых волос спасибо. Приходи завтра, Ермолай, я тебе покажу срачицу Христову. Шаховы послы Руслан-бек и Булат-бек поднесли святыню, похищенную в Грузии, отцу моему, патриарху — государю Филарету. Дружбу с нами затевает шах.

...Но Ермошке не удалось больше встретиться с царем. На другой день бояре затеяли свару при обсуждении порядка царской свадьбы. Иван Васильевич Голицын место возле царя требовал в застолье:

— Не можно мне быть меньше Шуйского и Трубецкого! Не приду я тогда на свадьбу.

И не пришел! И схватили его, в Пермь сослали. А все поместья и вотчины отобрали, окромя одного села в Арзамасе. Расправились, как с бунтовщиком.

Однако подарки богатые царь для Ермошки передал: цепь золотую и кошель с цесарскими ефимками.

Цветь сороковая

Мокро на Мокея — жди лета еще мокрее. Утопал в грязи Яицкий городок. Дождь лил беспрерывно третьи сутки. В самый раз сеять овсы. Вырастет овес, аки князь, ежли бросишь в грязь. Матвей Москвин подсел на лавку поближе к свету. Он чистил и смазывал пистоль, менял слежавшийся порох в берендейках. А сам косил глазом в заморское зеркало, подкручивал шляхетские усики, любовался собой. Еще вчера решил писарь раскрыть свою тайну перед сыном Миколкой, но не знал, с чего начать разговор. В сыне Матвей не сомневался. Да, пойдет за мной в огонь и воду. Послушание паче поста и молитвы. Исполнительным, старательным и послушным рос Миколка. На Магнит-горе прошлой осенью отличился с Ермошкой, когда отроки руду таскали к лодкам. В набег на Урочище ходил с казаками. Осетров берет на багренье не хуже Телегина. В кулачном бою крепок. В конных и сабельных состязаниях ловок, силен, хотя не может еще пробить наскрозь пикой тушу быка. Добрым молодцем сын растет. Беда у него одна: якшается с Веркой Собакиной. Девонька она красивая, налитая, соблазнительная. Да глаза зыбкие — не будет верной женой. И позорно родниться с таким домом. Не бедностью дом тот зазорен — худой славой. Что он увидел в этой Верке? Какие юницы кругом цветут! Но Миколка не замечает сестер Смеющевых — Снежанку и Устю, не обращает внимания на Нийну Левичеву, Злату Блинову. Одна у него любовь... А Верка Собакина бегает часто в последнее время в самую мерзкую избу — к Зоиде Поганкиной. Говорят, будто девки и парни там пьют хмельное, разболокаются догола, безобразничают.

Матвей осторожно сыпнул в ствол синего пороху, забил пулю. Вспомнил о Меркульеве:

— Провел я вокруг пальца атамана! Как они там в Москве? Передал ли отец Лаврентий иконку с тайником, и дошло ли мое донесение? Интересно, кого направит ко мне дьяк сыскного приказа Артамонов? Платона Грибова он умышленно бросил на растерзание, дабы отвлечь внимание от меня. А может, меня проверял? Сие одному богу известно. Возможно, у дьяка есть еще дозорщик, который наблюдает за мной... Однако в такое трудно поверить. Скорее всего здесь я один! И одному мне известно, где схоронена утайная казна войска. За такие заслуги государь может сделать меня воеводой Яика! Пора узнать об этом и сыну моему — Миколе. Он, должно, сразу резко переменится. Бросит Верку Собакину.

Писарь ждал, когда придет сын. Жена убежала куда-то. По улице проехал на быках Устин Усатый, вез руду в селитроварню. Гуси вразвалку через дорогу перешли. Пятнистая огромная свинья легла в лужу. А это кто там качается чучелом?

Матвей протер рукавом рубахи вспотевшее стекло окна. Он увидел знахарку Евдокию, которая увязала в грязи, нелепо размахивала руками, дабы не упасть. Вот засосало у старухи глиной один чебот, нога выдернулась из обувки. Колдунья ступила босо в жижу, наклонилась, но ее чуть не опрокинуло резким порывом ветра.

— Ха-ха-ха! — заливался до слез смехом Матвей Москвин. — Ну, куда прется ведьма? Зачем идет в такую памороку? Ей-богу, она хлюпает к нам... Что ей надо? Не сидится дома в тепле дуре старой.

Писарь похохатывал, но его стало тревожить вдруг что-то непонятное. Где-то в глубине души шевельнулся страх.

«Ведьма идет с вороной! — понял, наконец, Матвей. — Кума прилетела! Господи, откуда же она? Меркульев и Хорунжий с казаками сейчас в Москве. Вестовые соколы у них изъяты. Ворону тоже, говорят, собакам бросили еще в Астрахани. И с Москвы до Яика не может долететь глупая ворона. Значит, посольство возвращается. Наверно, Меркульев уже в Астрахани опять. Готовят корабли к походу домой. Но до Яицкого городка путь далекий. Еще почти месяц ползти им. При везении — недели две. Раньше не появятся. Откуда же прилетела ворона?»

Матвей распахнул дверь с поклоном, гостеприимно:

— Здравствуй, Евдокия! Добро пожаловать! Заходи, у печки погрейся, обсохни. Чеботы не снимай. Не беспокойся, баба вымоет пол.

Старуха сняла чеботы в сенях, прошла босой. Она присела на треножник к шестку русской печи, протянула руки к огню. Ворона порхнула с ее плеча на матку полатей.

— Вота... Кума явилась, — проскрипела Евдокия.

— Здравствуй, Кума! — шутливо и ласково глянул на ворону Матвей.

— Здравствуй! — хрипло ответила птица.

Писарь внимательно наблюдал за движением клюва, а ухо навострял на знахарку. Одному Матвею и еще Дуне Меркульевой было известно, что бабка владеет искусством чревовещания. Ведьма умеет говорить разными голосами, не двигая ртом, не шевеля губами. Простаков она обманывает. Разговаривает иногда вместо своей птицы. Заметить обман трудно, почти невозможно. Однако изредка ошибается, старая плутовка. Ворона клюв не раскрывает, а колдунья начинает болтать! Просто плохо видит! Матвей давно подметил ухищрения Евдокии. Сначала даже решил, что ворона у нее вообще не может говорить. Но птица разговаривать умела!

— Как живешь, Кума? — спросил Матвей.

— Хорошо! — кивнула головой ворона.

Нельзя было определить, кто произнес это булькающее слово — хорошо! Сказала вроде бы птица в поклоне. Но она кланяется и раскрывает клюв беззвучно весьма часто. Любой чревовещатель может приспособиться под эти движения.

— Откуда прилетела? — спросил хозяин избы.

— Из Астрахани! — не шевельнулась и не раскрыла клюва птица.

Писарь засмеялся весело. Вот и опять попалась бабка! В избе сумрачно, она плохо видит свою ворону.

— Что же за весточку ты принесла, Кума?

— Писульку! Кар-кар!

— От кого же послание?

— От Меркульева! — каркнула ворона, перепугав писаря.