Золотой цветок - одолень

— Продай птицу-вещунью, — потирал он пухлые свои руки, переходя на дружеский шепот.

— Ворона дорогая, княже, — как всегда начал хитрить Ермошка.

— Ты полагаешь, будто я не приобрету попугая? Да я могу купить католическую церковь! Вместе с кишками! И с папой римским!

— А сколь бы вы дали за вещунью?

— А ты сколь просишь?

— Сто золотых.

— За паршивую ворону сто больших ефимков?

— Не за паршивую ворону, а за ученую птицу. За грамотейную говорунью!

— Люди добрые! Гляньте на этого хама!

Сторговались на семидесяти кругляшах. Ермошка поймал какую-то захудалую ворону у собачьей будки и принес ее князю. Но Голицын оказался хитрым.

— Оставь птицу и выйди. Пока она не заговорит, ты не получишь и алтына!

— Она, княже, иногда по неделе молчит.

— Я не тороплюсь.

Голицын взял ворону с собой на охоту, дабы потешить бояр.

— Сия птица глаголет, что царь — дурак! — доверительно сообщал друзьям князь.

Ворона была привязана веревицей за ногу к рукоятке княжеского пистоля. Ее нахохленный и печальный вид огорчал Ермошку. Да и близилось разоблачение. Ворона ведь молчала! Поэтому Ермошка воспользовался густолесьем, свернул коня в сторону и ускакал, скрылся.

Милославские шепнули царю, что Голицын купил охальную ворону, держит ее при себе, опекает, наслаждается хулой на самодержца.

— Даж на охоту прихватил. К пистолю приторочил. И заставляет ее каркать непотребности.

— Где он? — ударил коня плеткой государь.

— На полянке, в густолесье.

Князь Долгорукий и царь подъехали крадучись, появились неожиданно. Голицын не заметил их. Он увлеченно объяснял Воротынскому и Шереметьеву.

— Сия ворона диалектически учена. И рассуждает убедительно. Мол, царь — дурак! Ха-ха!

Государь нарочито кашлянул. Долгорукий глядел на вздрогнувшего Голицына пристально, режуще.

— Прикажи отрубить голову, государь! — обнажил саблю подъехавший Милославский.

«Чью голову он имеет в виду? Голицынскую или воронью?» — не понял Михаил Федорович.

Голицын заерзал в седле, начал раскланиваться:

— Вот... поймал я гадкую вещунью. И привез ее тебе на расправу, великий государь!

Самодержец указующе простер длань:

— Привяжи ворону вон к тому пню! Мы позабавимся, бояре. Будем стрелять по птице из пистолей с коней! Кто попадет первым, тому первое место от меня с правой руки на ужине.

— С какого расстояния будем стрелять, государь? — оживился кто-то из бояр.

— С десяти саженей.

Голицын неуклюже слез с коня, забил в щель пня нож, начал привязывать ворону. Птица сердито каркала, больно клевала князя по дрожащим пальцам. А после князь никак не мог сесть на коня. Шереметьев помог, спасибо ему.

Первым выстрелил государь. Бояре закричали громко, торжественно. Пуля перебила вороне левое крыло. Оно отвисло, болталось на жилке. Кольчатый кругляш пня обрызнуло кровью. Птица кричала как-то по-детски, металась, но не могла оторваться от привязи. Вторым стрелял Воротынский — промазал. Шереметьев умышленно прицелился повыше, чтобы не попасть. Но вскоре почти все бояре увлеклись стрельбой. Прислуга едва успевала заряжать пистоли. Выстрелы сливались в сплошной рев. Пули били по пню, откалывая куски коры. Смолистые щепы, воронья кровь и перья разлетались вокруг. А птица каркала, будто извергала проклятья и ругань. Она кричала даже тогда, когда у нее оторвало разящим свинцом клюв. Кричали и разгоряченные, будто обезумевшие бояре. Каждый пытался Отличиться, блеснуть. Вопли, избиение вороны, пороховой смрад и грохот вливались в сердца весельем. Но вскоре от птицы остались токмо лапы да окровавленные клочья. А бояре спорили:

— Моя пуля ногу перебила!

— А я правое крыло срезал!

— А моим выстрелом голову снесло!

На поляну вылетел галопом царский выжлятник.

— Государь, мы окружили волчью свадьбу!

— По местам, бояре! — сунул небрежно за пояс пистоль Михаил Федорович.

Все заторопились, поскакали к загонщикам.

— В самый раз мне скрыться, — поправил высокий шлык государь, обращаясь к Долгорукому.

— Да, и рядиться не потребно.

— А я найду избушку с юницами?

— По руслу ручья держи путь, государь. Я еще немного отвлеку бояр и догоню вас.

Голицын ехал к волчьему загону молча, вздыхал:

— Ермошка ведь потребует за птицу семьдесят золотых. Что же делать? Нет, платить не стану. Прикажу холопам поймать какую-нибудь ворону. Ха-ха! И верну таким образом вещунью! Мол, раздумал покупать. Да и де что-то не разговаривает она... Обманем отрока!

Задумка одурачить Ермошку понравилась князю. Он захохотал, представляя, как подсовывает вместо говорящей обычную ворону. Смеялся до слез. Голицыны всех обманут!

Лес укрывал охотников и зверей. И у каждого была своя охота. Государь пустил коня рысью. Он воображал усладительных юниц в избушке. Там баня и, вино. И все сокрыто от московских пересудов. От строгого и поистине святого отца — патриарха Филарета. На днях патриарх сокрушал церковным судом тобольского воеводу за многоженство. Никому не позволит патриарх рушить чистоту и веру... А байки о нем зряшны!

Ехал так Михаил Федорович с полчаса, потеряв русло ручья. Начал беспокоиться, явно заплутался. Но не думал он, что ждет его на пути смертельная опасность. Белая кобыла царя провалилась неожиданно под снег передними ногами по грудь. Государь выронил поводья и упал. Лошадь его билась в какой-то яме, выбралась с испугом и ускакала в березняк.

— В муравейник, что ли, мы провалились? — стал подниматься Михаил Федорович.

Страшный рык и свистящее дыхание вставшей на задние лапы медведицы возникли, будто во сне.

— Конь угодил в берлогу, — схватился за пистоль государь.

Но оружие было разряжено там последним выстрелом по вороне. Медвежья пасть, мохнатые когтистые лапы росли и нависали разъяренной грозой. Кинжала за поясом не оказалось, выпал из ножен. Да и без рогатины нож не подсоба.

— Вот и конец! — ужаснулся Михаил Федорович. — Какая нелепая смерть!

В левом глазу медведицы государь увидел вдруг отражение окровавленной, привязанной к пеньку вороны. Птица каркнула:

— Царь-кровопивец! Смерть кровопивцу!

— Господи, ниспошли ангела! — взмолился самодержец.

И произошло чудо. Конский бешеный топот остановил на мгновение зверицу. Какой-то рослый отрок подскакал вплотную почти, спрыгнул с коня и встал с пистолем в руках между государем и медведицей. Он выстрелил зверице прямо в разинутую пасть. Косматая груда обхватила лапами парня и рухнула. Но отрок успел вонзить саблю в живот страшилы. Михаил Федорович отполз на четвереньках в сторону.

«Пока зверь грызет отрока, я сокроюсь», — торопился государь, задыхаясь от волнения.

— Помоги выбраться, болярин! Не боись! Ин зверя мертвая, не шелохнется. Ин придавила она меня. Подсоби выкарабкаться, — попросил ангел-спаситель.

— Кар! Кар! — кричала в небе какая-то ворона.

Царь не осмелился, да и не мог встать. Вокруг носился с диким ржаньем красный конь ангела. Он иногда преодолевал дрожь, налетал на застреленного медведя, бил его передними копытами по голове.

— Всю башку изрубил! — подметил Михаил Федорович,

Отважный юнец вылез все-таки из-под медведицы. Он вытер кровь с клинка, начал перезаряжать пистоль. А коню своему сунул в зубы корку ковриги:

— Ешь, Чалый! Да не трепыхайся! Убил я медведя. Не укусит. Давай постараемся: шкуру содерем, обмажем изнутри простоквашей, выскоблим и выдубим...

— Кто ты, отрок? — обессиленно и благодарно обратился царь, поднимаясь с наста.

— Я Ермошка.

— Ты боярский сын? Из какого рода?

— Не, я Ермошка. Мы казаки.

— Ты дончак? Я знаю вашего атамана — Наума Васильева...

— Не, мы с Яика. У нас атаманит Меркульев.

— Мне знаком и Меркульев.

— Меркульева все знают.

— А ты ведаешь, отрок, кого ты спас от смерти?

— Тебя, болярин.

— Чем же тебя одарить?

— Ничаво не возьму с тебя.