Волжское затмение (СИ)

Скрипнул табурет, и Супонин, щёлкнув сбитыми каблуками видавших виды сапог, вытянулся под взглядом Перхурова. Его тень качнулась на противоположной стене в неверном, трепещущем керосиновом свету. И не Супонин вовсе, а какой-то карлик Нос виделся в ней.

– Господин полковник, обстановка в городе требует моего постоянного присутствия на позициях. Мой дивизион – единственная поддержка. Замены себе не вижу… – скороговоркой проговорил он и на миг запнулся. Этим тут же воспользовался Перхуров.

– Это плохо, что не подготовили себе замены. Это серьёзное упущение, поручик, – с лёгкой тенью усмешки отозвался он.

– Возможно, – упрямо кивнул Супонин. – Но это так. И в смертельно опасный для Ярославля момент я хотел бы остаться в городе. И погибнуть в нём, если придётся. Поэтому командовать формируемым отрядом не смогу. Только если вы прикажете, господин полковник.

– Понял вас, – кивнул Перхуров. – Поручик Нахабцев?

– Я, – стремительно и бесшумно поднялся тот. И тень на стене приняла облик ростовой мишени. – Разрешите остаться на позициях, господин полковник. Моё направление – главное и наиболее угрожаемое. Замена командира только навредит сейчас.

– Так. Ни о чём больше не спрашиваю. Прапорщик Фалалеев?

Неторопливо, без офицерской молодцеватости, поднялся плечистый и крепкий бывший начальник милиции. Он недолго промилиционерствовал: на третий день восстания попросился на позиции, и теперь исправно командовал взводом на северном направлении.

– Я. Прошу оставить меня в Ярославле, господин полковник. Считаю, что от меня больше пользы здесь, – раскатился по подвалу его звучный, низкий, с табачной хрипотцой голос. И тень изобразила грубый, будто вырубленный из корявого, сучковатого дерева силуэт. – Слишком многое связывает нас с этим городом. Слишком много уже отдано ему сил и пролито крови, чтобы взять и уйти…

– Вы отказываетесь? – опять вклинился Перхуров.

– Никак нет. Но только если будет приказ, господин полковник.

Перхуров кивнул. Получив ещё два-три подобных ответа, он будто задумался. Повисла мрачная, недобрая пауза. Полковник пожал плечами и медленно, с тщательной расстановкой, понизив голос, чтобы все замолкли и прислушались, проговорил:

– Ну, что же, ваши доводы видятся мне более чем уважительными. Но отступиться от своего плана не могу, так как считаю его не менее важным и для города, и для нас, его защитников. Поскольку нет желающих возглавить отряд, это придётся сделать мне. Лично. Поэтому оглашаю свой последний приказ. Я, полковник Перхуров, сегодня в три часа ночи передаю полномочия командующего Ярославским отрядом Северной Добровольческой армии генерал-лейтенанту Карпову Петру Петровичу. Сам же во главе сформированного отряда отбываю за Волгу. Вся военная власть в городе, Пётр Петрович, отныне переходит в ваши руки впредь до нашего, я надеюсь, успешного воссоединения. Письменный приказ будет издан и подписан немедленно. У меня всё, господа.

– А-а?.. – издал было помертвевшим горлом вопросительный сип генерал Карпов, но Верёвкин увесисто положил ладонь на его руку.

– Позже, Петя… Позже, – шепнул он на ухо старому другу.

– Да как… Да что же… Да как же теперь… – бормотал ошарашенный Карпов. Ему не хватало воздуха. Но его сдавленные слова потонули в общем рокоте недоумения. Офицеры вставали с мест, переглядывались, и в их лицах сквозила растерянность. И тягостно перетекали по стенам причудливые тени.

Офицеры, ворча и поругиваясь, расходились. Никто не скрывал недовольства и непонимания. Карпову и вовсе поплохело: бледный, он сидел, откинувшись на спинку стула и, расстегнув китель, ловил губами воздух. Спокоен был лишь генерал Верёвкин. Бережно поднял он Петра Петровича со стула и осторожно, мелкими шажками, поддерживая у пояса, вывел из подвала.

В просторном, но сильно порушенном, со следами осыпавшейся с потолка извёстки, без стёкол в окнах кабинете Веревкина был неуютно, но свежо. Шумел за окном, щедро забрызгивая пол, проливной дождь. Карпов полулежал в кресле управляющего банком, жадно дышал и понемногу приходил в себя. Хозяин кабинета стоял у шкафа и звенел какими-то склянками.

– Ты, Пётр Петрович, слишком возбуждаешься. Негоже. Не по рангу это командующему. Вот я валерьянки заранее тяпнул – и держусь молодцом… – невесело посмеиваясь, приговаривал он. – Сейчас и тебе накапаю. Рюмочку… Как рукой снимет!

– М-м? Ну-ну. Зато Перхуров твой на удивление спокоен… Как английский танк, мать его… – отдуваясь, ответил Карпов.

– Ну, зачем же мой? – укоризненно склонив голову, обернулся к нему Верёвкин. – Не твой и не мой… Не наш, вот и всё. И что ему Ярославль? Что ему мы все тут теперь, когда делу, кажется, крышка? Ты же всё понял? Ловко он это подал – с отрядом-то. Знал, что ни дураков, ни подлецов не отыщется. И не придерёшься: в нашем положении любая помощь кстати… Если не знать, что всё это блеф.

– Ваня, но как? – одышливо причитал Карпов. – Как можно? Поднять город, устроить тут такую бойню – и стрекача? Он думает, дураки все? Не понимают ничего?

– Хм… Да где ж эта чёртова валерьянка… – проворчал Верёвкин. – Вот что, Петя. Давай-ка водки выпьем. Это лучше. У меня есть. Хорошая, настоящая, не спирт. На крайний случай держал. И вот, кажется, пора…

И поставил на стол ресторанный, тонкого стекла графинчик с двумя рюмками.

Генералы выпили махом, не чокаясь. Тут же, будто торопясь, осушили по второй. Бедно хрустнули засохшим хлебом.

– Уф-ф! – толсто, в усы, выдохнул заметно порозовевший Карпов. – Спасибо, Иван Александрович. От смерти отвёл… Но слушай, – снова весь сжался он и аж подпрыгнул в кресле. – Не поздно ещё. Можно ещё его остановить… Ваня, это же позор! Позор! – сорвался на крик Пётр Петрович.

– Погоди, Петя. Окстись, – поднял руку Верёвкин. – Ты думаешь, он чего-то не понимает? Да плевать он хотел и на позор, и на честь, и на нас с тобой обоих! Прилетели ниоткуда вместе с Савинковым этим, как черти из табакерки, нашумели, нагремели, подняли тут тарарам, а поняли, что не выгорело – и испарились, трава не расти… Халифы на час, и то приезжие!

– Да я… Да я его застрелю! Застрелю! – рявкнул Карпов, елозя непослушными толстыми пальцами по кобуре “парабеллума” на поясе. Он густо побагровел, и теперь уже стоило опасаться не сердечного приступа, а апоплексического удара. – Сволочи! Какие же они все сволочи, Ваня… – затряс головой Петр Петрович, и его бесцветные глаза заблестели слезами.

– Тихо, Петя. Тихо, тихо… – и, привстав, Верёвкин положил обе руки на погоны Карпова. – Ишь, развоевался-то, прямо как молодой! Вредно, голубчик, в нашем-то возрасте. И давай-ка успокоимся, выпьем и взглянем на вещи трезво. Ты дыши, дыши поглубже. А я пока налью…

Выпили. Хрустнули. Подышали.

– Стрелять в него – какой прок? – пожал плечами Верёвкин. – Лишний грех на душу и ничего больше. Нашего положения это не поправит. Пусть проваливает ко всем чертям, может, и принесёт где пользу. А нам-то с тобой оставаться здесь. И до конца стоять. И зачем нам с тобой в этом деле всякие Перхуровы и прочая заезжая шваль? Лишний он теперь здесь. Остаётся-то нам, в сущности, одно – геройски погибнуть. Уж с этим мы, генералы, как-нибудь управимся…