Волжское затмение (СИ)

Молчал Витька, мялся с ноги на ногу и никак не находился ответить Варенцовой. Здесь было то самое противоречие, разрешить которое умом и словами было ему не под силу.

– Может быть… – наконец выдавил он нехотя. – Может, оно и так. Только это ведь ничего не меняет. Вы же не верите, что я после этих слов брошу винтовку и уйду из отряда? Ведь не верите?

– Нет, – вздохнула Варенцова. – Но если хотя бы задумаетесь… Никто, кроме меня, Витя, вам этих слов не скажет. Просто я вас… Жалею. Вас и всех, кто оказался в этой бойне, в этом безумии. Ведь надо же людям, чтобы их хоть кто-то пожалел? Даже в самом жестоком заблуждении?

– Может быть… – опять пробормотал Витька. Он был слегка удивлён. Слово “жалость” начисто отсутствовало в лексиконе его теперешнего круга. Немыслимо было даже произнести его. – Жалеть, наверное, надо… Но сами-то вы, – и он, осмелев, поднял глаза на Варенцову. – Сами-то вы уверены, что не заблуждаетесь? Легко – со стороны-то…

Варенцова долго, рассеянно смотрела ему в глаза.

– А я не в стороне, Витя. Я здесь. В уничтожаемом городе… Потеряв любимого человека, я имею моральное право судить и осуждать. И ничуть не заблуждаюсь. Эту ярославскую рану Россия не скоро залечит. Такое без следа не пройдёт. И невиноватых нет. Виноваты вы – в том, что дали себя втянуть в этот кошмар. Кто – по глупости, а кто – из чувства ложно понятой чести. Виноваты красные, что поддались искушению уничтожить вас вместе с городом. Виноваты и мы, женщины, что не удержали мужчин от опрометчивых поступков, которые привели к беде… Мы, Витя, сами себе злодеи, вот что выходит… Ну, вам, наверное, пора… Заговорила я вас. Может, и напрасно, – грустно улыбнулась она.

– Да-да… Пойду, – Витька суетливо шагнул в соседнюю комнату и дальше, в прихожую. Накинул на плечо винтовку. – Пойду… Но я вернусь, Наталья Сергеевна. Я приду. Если, конечно… – он замолк и безнадёжно вздохнул.

– Возвращайтесь, Витя. Обязательно… – прошептала Варенцова. – И прошу вас… Постарайтесь остаться в живых!

С этими словами она перекрестила его, поцеловала в лоб и нахлобучила на голову картуз.

– Всё. Идите, Витя… Идите… – и отчаянно махнула рукой.

Витька и не заметил, как очутился за порогом. Вздохнул – будто опомнился – и поспешно зашагал со двора. Непросто и нелегко было на душе от этого тягостного разговора, но рассеялись в ней так угнетавшие ранее потёмки и было тепло. Как от нежного, участливого прикосновения любящего человека. И что бы ни делал, где бы ни был Витька в последующие два дня – такие же тяжкие, грозные и горькие – всё для него озарено было мягким, величавым, всепонимающим светом этой женщины. Уже ради неё одной стоило и жить, и сражаться. Даже без малейшей надежды на победу и жизнь.

Поутру, на построении во дворе гимназии, побледневший и осунувшийся поручик Зубов долго стоял перед своим взводом, вопросительно вглядываясь в невыспавшиеся лица добровольцев, кусал губы и, кажется, не знал, с чего начать.

– Вот что, ребята, – наконец выговорил он. – Положение наше критическое. Мы, ярославские офицеры, останемся в городе и будем обороняться до последней капли крови, хотя надежды на успех нет. Но вы – добровольцы. Каждый следующий час, каждая минута может оказаться для вас смертельной. Чтобы уцелеть, нужен боевой опыт, которого, будем откровенны, у вас нет. Поэтому я не буду препятствовать тем, кто сейчас сдаст оружие и уйдёт.

Строй добровольцев вскипел возгласами недоумения и возмущения.

– Вот так раз!

– Как?

– Почему?

– Где союзники? Предали?

– А Рыбинск что? Где они?

– Сволочи! Шкурники! Паскуды!

– А Перхуров? Чего молчит?

Вал беспорядочных выкриков нарастал, переходя в бестолковый, злобный галдёж.

– Молчать! – раскатисто и протяжно, как боевая труба, пропел Зубов. – Молчать, – уже спокойнее, будто предостерегая, добавил он, когда бойцы затихли.

– Не задавайте мне вопросов. Всё равно не отвечу. Я знаю не больше вашего. Союзников не будет. Полковник Перхуров во главе особого отряда отбыл в Тверицы на подкрепление. Временное командование Ярославским отрядом принял генерал Карпов Пётр Петрович. Это всё.

Строй снова заворчал.

– Отбыл, значит? Ну, герой…

– Рядился-рядился, да сдулся?

– Молодец… Заварил кашу, а нам – расхлёбывай!

– Молчать! – снова крикнул Зубов, но уже не так впечатляюще. – Отставить разговоры! Мы, офицеры, знали, на что шли. И я, поручик Зубов, предупреждал вас, что, если идти до конца, то неминуемо придётся сложить голову! И мы остаёмся в Ярославле. Да! Расхлёбывать эту кашу, раз больше некому! – лицо Зубова на миг зло скривилось, но он тут же справился с собой. – Тех, кто не видит смысла жертвовать собой, прошу сдать оружие и более не задерживаю!

Строй добровольцев пошатнулся и смешался. Один за другим выходили из него бойцы, снимали винтовки, срывали белые повязки с рукавов. На лицах – злоба и обида.

– Благодарю за службу. Прощайте. Благодарю за службу. Прощайте, – сухо и безучастно говорил каждому Зубов. Витька, широко раскрыв глаза, с колотящимся сердцем следил за происходящим. Что будет, если уйдут все? Если останутся только он и Зубов? Для Витьки давно уже было всё решено. Горькие слова поручика, впервые прозвучавшие во всеуслышание, конечно, чуть ошеломили. Но разве он, Виктор Коробов, не был готов к этому? Без этого города, ныне полусожжённого и нещадно избиваемого, он не мыслил себя. Здесь он родился, здесь промелькнуло и быстро кончилось его нецветистое, бедное, но такое милое и прекрасное детство. Здесь за какие-то две недели он окреп и вырос. И Наталья Варенцова, Наташа, лучшая и самая несбыточная из женщин, тоже здесь, в Ярославле. Бежать некуда и незачем. Нет выбора у Витьки. Только смерть. Либо честная и смелая – с оружием в руках, либо подлая и позорная – у стенки. Трудно выразить это словами, но ему вполне достаточно было чувствовать это. Но, если он останется с поручиком один на один, придётся ведь что-то объяснять. Этого Витька не хотел и боялся.

Но обошлось. Около половины взвода осталось на плацу. Отрешённые, со злинкой, лица. Гробовое молчание и лёгкий испуг в глазах. Кажется, в своих страхах Витька был не одинок. Затихли шаги последнего уходящего, и неудержимый вздох облегчения прошумел над гимназическим двором. Ни слова больше не говоря, Зубов обошёл строй и крепко, с чувством, пожал каждому руку.

– Взвод! – неловко кашлянув, пропел он. – Слушай мою команду! Оставаться в боеготовности. Места расположения не покидать. Ждать приказа. Боец Коробов – ко мне, остальные – разойдись!

Витька вздрогнул.

– Боец Коробов по вашему приказанию… – неумело козырнул он, застыв перед командиром.

– Не приказание, Коробов. Просьба. Отойдём.