Музыка души

А вскоре завертелась суматоха визитов к многочисленным приятелям, утомительная корректурная работа. Начались репетиции «Евгения Онегина» в Большом театре, и Петр Ильич обещал на них присутствовать.

На несколько дней он вырвался из этой суеты в Петербург, чтобы попасть в суету гораздо худшую. Там готовилась постановка «Орлеанской девы», вокруг которой кипели поистине шекспировские страсти. Споры и интриги примадонн из-за главной партии, неприятные сцены, которые пришлось по этому поводу выдержать, пренебрежительное отношение и к опере, и к ее автору высшего театрального начальства, недовольство некоторыми певцами и певицами – все вместе просто сводило с ума.

Направник на первой же репетиции резким тоном потребовал немало переделок, купюр, транспортировок...

– Поймите, мною руководит исключительно желание успеха оперы, – уверял он.

Петр Ильич в этом и не сомневался — он вполне доверял Эдуарду Францевичу и был согласен на все исправления, вот только... в водовороте петербургской жизни, при расстроенных нервах невыносимо тяжело было сосредоточиться на работе. Единственное, что помогало выдержать испытания — уверенность в успехе «Орлеанской девы», которую поддерживали и артисты, и все, кто присутствовал на репетициях. Каменская, исполнявшая главную роль, привела Петра Ильича в восторг. А ведь в свое время он боялся соглашаться на ее кандидатуру: чудное сильное меццо-сопрано, она не обладала ни малейшим актерским талантом и совершенно не умела распоряжаться своей статной фигурой на сцене. Каково же было его изумление, когда на первой же репетиции Мария Даниловна показала себя если не первоклассной драматической актрисой, то во всяком случае певицей с красивым жестом, грацией и пластичностью движений.

Восхищению Петра Ильича не было предела — с такой примадонной опера непременно произведет на публику сильное впечатление.

– Чудесно, просто чудесно! – воскликнул он. – Вы сделали большие успехи!

Каменская смутилась и, слегка покраснев, скромно ответила:

– Все благодаря Прянишникову: он много со мной работал.

К сожалению, интриги обиженных Рааб и Макаровой, успевших настроить против Каменской театральное начальство, привели к тому, что ее допустили до исполнения роли Иоанны только с условием, чтобы она не пела на первом представлении. Но даже эти грязные интриги внушали надежду: все примадонны считали партию необыкновенно благодарной и эффектной, и сам их спор был уже доказательством интереса к опере.

Измотанный до предела, но воодушевленный будущностью своего детища Петр Ильич вернулся в Москву, где его поджидали репетиции «Евгения Онегина».

Из-за того, что разом в Петербурге и Москве ставились две его оперы, он постоянно находился на виду: о нем много говорили и писали. Газеты заранее побранивали. А в одной из них он даже прочел обвинение в том, что посвятил «Орлеанскую деву» Направнику — мол, это неблаговидный способ заманивания на свою сторону дирижера. Направнику — единственному безусловно честному человеку в петербургском театральном мире — тоже порядком доставалось. Глупые выдумки журналистов не столько оскорбляли, сколько огорчали и тяготили.

Анатолий встретил вернувшегося брата печальными новостями — его роман развивался неблагополучно.

– Оказывается, Мазурина серьезно больна, – чуть не плача, поделился он. – Поэтому и отвергала меня — не хотела привязывать к себе. Говорят, у нее чахотка и ей осталось совсем немного.

Петр Ильич мог только посочувствовать брату — красивую, умную и веселую девушку было действительно жаль. Но он мог поклясться, что пару месяцев спустя Анатолий забудет о своем неутешном горе и влюбится в кого-нибудь еще. И оказался прав — скоро Толя завел интрижку с какой-то девицей, судившейся на Мировом съезде и влюбившейся в него. Оскорбленная в лучших чувствах Мазурина разорвала с ним всякие отношения. И это вызывало новый взрыв любви со стороны Анатолия, который теперь все мыслимые и немыслимые силы прилагал к возвращению возлюбленной. Петр Ильич просто терялся в этих ежедневных переменах декораций и не представлял, какой исход будет лучшим для брата.

Если одного близнеца волновали исключительно амурные проблемы, то второго терзали творческие муки. Модест закончил свою пьесу и теперь боялся, что ее не примут на сцену. Петр Ильич взялся показать «Благодетеля» драматургу и преподавателю драматических классов в консерватории – Самарину. Тот, ознакомившись с пьесой, высказал свои замечания:

– Соня, Настя и барон Шорф — превосходны. Миллер — непонятен, ибо зрителю неизвестно, аристократ он или демократ. Язык отличный. В отношении сценичности много неопытности и мало движения. Первый акт — это повесть, а не комедия. Невозможно поставить так, как есть: столь тонко задуманные подробности не для театра. Однако я покажу пьесу Бегичеву.

Иван Васильевич говорил еще много и большей частью непонятно, из его слов Петр Ильич не вынес ничего ясного и определенного. Но то, что «Благодетель» попадет к Бегичеву – управляющему московскими театрами – воодушевляло.

К сожалению, театрально-литературный комитет пьесу не пропустил, и эта неудача страшно огорчила бедного Модеста. Как вдруг за него взялась хлопотать известная актриса Савина. И хлопотала так энергически, что дело сладилось: «Благодетеля» взяли для постановки в ее бенефис. Модест приободрился и повеселел. Петр Ильич со смешанным чувством подмечал в брате собственные черты: та же склонность впадать в депрессию от первой неудачи и столь же быстро переходить к восторгу, когда дела налаживались. Наверное, такие перепады настроения неизбежны для творческой личности.

***

Ветер трепал висевшую рядом с консерваторией афишу:

«14 декабря, в 10.00 состоится исполнение одиннадцати номеров из литургических песнопений, сочинения П. Чайковского».

По хрустящему снегу, выдыхая облачка пара на морозный воздух, толпы народа собирались на концерт. Обширный зал оказался переполнен, но в нем царила абсолютная тишина: в духовных концертах рукоплескания были запрещены. И определить, которое из песнопений произвело наибольшее впечатление на слушателей, было невозможно. Только по окончании дружные аплодисменты всего зала и несколько шумных вызовов автора показали, что публика осталась довольна.

Однако в толпе расходившихся слушателей Петр Ильич слышал возмущение «нецерковностью» музыки, под которой подразумевалась непохожесть на сочинения Бортнянского, Львова, Сарти, Березовского. С этим можно было себя поздравить — ведь именно к этому Петр Ильич и стремился. Но другая часть публики высказывала совершенно противоположное мнение и под «нецерковностью» подразумевала отсутствие древнецерковного стиля и сходство с произведениями Бортнянского и прочих. Третьи остались недовольны бедностью пикантных и интересных музыкальных сочетаний. Четвертые, напротив, и те немногие контрапунктические подробности, которые изредка встречались в музыке песнопений, находили лишними и взывали к строгости Палестрины. Наконец, пятые негодовали на дерзкую попытку светского композитора. От столь противоположных порицаний просто опускались руки.

Но чувствительнее всего Петра Ильича обидела статья Московского архиепископа Амвросия в газете «Русь», которую он прочитал на следующее утро за завтраком:

«Литургия есть священнодействие, совершаемое служителями церкви при живом, деятельном духовном участии поющих, молящихся и тем паче причащающихся. Она есть живое тело, неразрывное целое, действенное и высшее проявление и движение духовной жизни верующих. Но вот для наслаждения «музыкальной игрой звуков», без всякого внимания к великому значению песнопений Божественной литургии, забыв ее истинную цель, вынув, так сказать, существо ее – святое Таинство и все слова священнодействующих, всю ее с обращаемой к молящимся стороны переносят в публичный зал и перед любителями музыки, за деньги, исполняют ее Божественные песнопения. Очевидно, что песнопения Божественной литургии были взяты г. Чайковским только в виде материала для его музыкального вдохновения (так как он не назначал их для церковного употребления), как берутся исторические события и народные песни и легенды. Высокое достоинство песнопений и уважение к ним нашего народа были для него только поводом приложить к ним свой талант. Это было либретто для его духовной оперы, которая и была исполнена певцами».