Держава (том второй)

— Нужна революция, подтолкнуть которую в силах только герои, главным орудием коих является террор, — скрестив руки на груди и задумчиво глядя на друзей, произнёс высокий красавец с вьющимися чёрными как смоль волосами. — Революция — пьянещее слово. В переводе с латыни — переворачивание колеса вещей. Всё должно перевернуться и прежде всего эта страна, томящаяся в оковах мракобесия.

— Да, ты как всегда прав, Сазонов, — поддержал товарища Савинков. — Идеал — выше реальности! Если понадобится, можно смело убить за идею… А эти слюнявые интеллигентишки, — кивнул в пространство головой в цилиндре, — эти мещане, пришли поддержать царя и своих угнетателей. Эти обыватели предпочитают прожить так, чтоб избежать любого антиправительственного деяния. Мы должны, нет, обязаны, толкать их к свободе. Показать им свет Утренней Звезды. Повести их к Апокалипсису революции.

— Святые слова, Борис, — восторженно произнёс Каляев: «Третий ангел вылил чашу свою в реки, в источники вод и сделалась кровь». — Мы станем участниками и вдохновителями Апокалипсиса той новой эпохи, что придёт на смену этому прогнившему миру. Нас ждёт тернистый путь во мраке, в крови и смерти, но он приведёт героев к прекрасному Новому миру, к Утренней Звезде… Как там, в Библии: «Побеждающему дам Звезду Утреннюю». А мы возьмём её сами.

— Своими действиями мы должны разбудить всю эту покорную мразь, всех этих лживых, трусливых мещан и обывателей, что задают тон в России. Мы бросим им вызов. Путь Восстания — вот наш путь. А чтоб поднять восстание, нужен террор. Мы станем символом Террора. Нам нужен Подвиг, чтоб повести за собой людей. Это тупое жующее стадо. И мы поведём его, хотят они этого или нет — к новой Утренней Звезде.

— Борис, да ты не любишь людей! — потрясённо произнёс Каляев.

— Я их не только не люблю, я их ненавижу! И как можно любить это тупое быдло. Есть народ книжный, который любят студенты и гимназисты, идеализируя его. А есть народ реальный… Так вот этот–то народ глух ко всему и туп. Он и звал станового пристава, когда народники шли вырвать его из тисков самодержавия и повести к свободе. В том и трагедия народовольцев, которых воспевал Николай Константинович, — глянул на могилу Савинков. — Они приносили себя в жертву народу, а он побивал их камнями… Превращать народ в икону — преступление. У нас у каждого своё мнение, господа. Потому что мы не твари дрожащие, а индивиды! Послушайте стихотворение, которое я вчера написал, — опять бросил взгляд на могилу:

— Когда–нибудь со всеми это случится, — слегка жестикулируя, задумчиво произнёс Сазонов. Я во многом согласен с тобой, Борис. И вот что мне вспомнилось… Как–то недавно, покойный… Вот в чём ужас, господа, Михайловского уже нет… Николай Константинович как–то рассказал, что Плеве встретился с ним и сделал комплимент: «Мы вам благодарны. Вы оказали нам услугу борьбой против марксизма…» — Он обидел писателя. Михайловский меньше всего хотел оказывать услуги департаменту полиции.

— Плеве вообще слишком много себе позволяет… Уже давно пора отправить его к Сипягину, — поправил на голове цилиндр Савинков, — Два месяца тому назад мы установили наблюдение за ним, выяснив, что Плеве живёт в здании департамента полиции, набережная Фонтанки 16, и еженедельно ездит с докладом к царю в Царское Село или Петергоф, но за нами самими следила полиция, и пришлось срочно скрываться. Теперь вроде всё успокоилось и полиция пришла к выводу, что была ложная тревога… Потому через несколько дней, — направились к выходу с кладбища, — встречусь с Максимилианом Швейцером, Алексеем Покотиловым, Давидом Боришанским и Иосифом Мацеевским. Наметим план действий, а затем соберёмся в полном составе во главе с Азефом. До встречи, господа, — прощаясь, приподнял краешек цилиндра.

____________________________________________

Аким, написав рапорт, без всякого стеснения тормошил отца, требуя протекции в отправке на Дальний Восток.

— Повлияй на нашего командира. Пусть скорее подпишет рапорт. Четвёртого февраля Степан Осипович Макаров направился в Порт—Артур, а я всё ещё здесь.

С другой стороны на мужа давила супруга:

— Не дай тебе Бог, Максим Акимович, отправить детей на театр военных действий… Пусть лучше посещают театры Москвы и Петербурга.

Не отставал от старшего брата и младший:

— Папа′, — звонил он по телефону.

«Чёрт бы побрал этот прогресс, — прижимая трубку к уху, думал Максим Акимович, — раньше бы сынуля гонца послал, тот бы, как и положено, запил в пути на командировочные, глядишь, и война бы кончилась…»

— …Газеты сообщают, — вещал младшенький, — что в Москву прибыл герой китайской войны генерал–майор Ренненкамф и, пробыв день, уехал на Дальний Восток, где будет командовать Забайкальской казачьей дивизией. Вот туда меня и отправь.

— Папа′, — сменял младшего старший. — Даже художник Верещагин уехал на Дальний Восток. Абсолютно гражданский человек…

— Милый. Если дети отправятся на войну — убью! — торжественно обещала жена.

— … Папа′, — теребил отца младший.

«Ох, где вы, святые времена домостроя? — мечтательно закатил глаза к потолку царский генерал–адъютант, почёсывая телефонной трубкой затылок. — Как славно было бы замочить в солёной воде розги…»

— …Прочёл в газете, — голосом механической кукушки бубнил в трубку Глеб, — что вчера, восьмого февраля, на Дальний Восток отправилось несколько человек кобзарей и бандуристов, из которых большая часть — слепые. Хотят своим пением напоминать солдатам о подвигах их предков на поле брани… А я всё в Москве.

— Ты к чему это говоришь? — горячился отец. — То в казаки собирался, а теперь в слепые бандуристы? — Твоя маман всё видит… Не бандуристка слепая: «Как было бы славно, будь моя супруга немой кобзарихой… Кобзу–то я бы мигом изломал, — вновь размечтался Максим Акимович. — Сделай я не тот шаг, она меня мигом из генералов в сторожа разжалует. Стану с Пахомычем дом охранять», — пытался шутить самый старший Рубанов, дабы хоть немного скрасить дёрганную свою жизнь.

Собирался на Дальний Восток и генерал от инфантерии Куропаткин, назначенный императором главнокомандующим маньчжурской армией.

Неуверенный в доскональном знании дальневосточной обстановки, Алексей Николаевич решил перед отъездом проконсультироваться по ряду вопросов с опытным политиком, председателем Комитета министров Витте.

Доброжелательно встретив вновь испечённого главнокомандующего, и мысленно хмыкнув по поводу утраты им поста военного министра, Сергей Юльевич усадил гостя в кресло, и велев принести чаю с печеньями, произнёс:

— Алексей Николаевич, позвольте узнать ваш взгляд на ведение военных действий.

— Я склонен к тактике 1812 года, — вяло пожевал печенье генерал–адъютант и запил остывшим уже чаем. — Как вам известно, к ведению войны мы не подготовлены… «В чём есть и ваша заслуга, как министра финансов», — мысленно дополнил предложение Куропаткин. — Потребуется не один месяц, чтобы усилить нашу армию, а до того времени считаю уместным постоянно отступать вплоть до Харбина, если потребуется… Замедляя временами наступление противника силовыми действиями.

«Кутузов прям», — с трудом сдержал усмешку Витте, а вслух сказал, сделав при этом серьёзное лицо: — Умно, умно, — с ударением на последнем слоге. — А как же Порт—Артур?

— Порт—Артур для армии, а не армия для Порт—Артура. Крепость должна выстоять или продержаться несколько месяцев, оттягивая на себя силы японцев. А мы в это время усилим армию и разгромим врага… Только вот одно «но»…