Держава (том второй)

— Какое же? — воспрял духом любящий интриги и понимающий в них толк Витте.

— Двоевластие.., — отложил обгрызенное печенье Куропаткин: «Нет бы коньячка с лимоном предложил, финансист чёртов».

«Во-о, Кутузов, печеньем моим брезгует, — мысленно возмутился Витте. — Водки, поди, жаждет», — сдержал язвительный смешок:

— Согласен. Положение довольно абсурдно. Русская армия подчинена вам, как её руководителю, и адмиралу Алексееву, как наместнику на Дальнем Востоке. С очевидностью понимаю, что такая ситуация весьма противоречива и пользы не принесёт. Как человек сугубо гражданский, и то ясно вижу: подобная комбинация противоречит элементарной азбуке военного дела, где важно единоначалие. И особенно во время боевых действий.

— Так что же вы мне посоветуете? — в волнении вскочил с кресла Куропаткин. — У вас огромный опыт. Вы человек огромного ума и таланта, ваш совет важен для меня.

«Ещё не вступил в боевые действия, а уже растерян», — наморщил лоб Витте:

— Совет мой таков… По приезде в Мукден, где находится адмирал Алексеев, арестуйте его, — с блаженством глянул в расширенные глаза Куропаткина. — Да–да. Непременно арестуйте. Ваша репутация от этого не пострадает. Военный министр, хотя и бывший, обладает в армии большим престижем, чем наместник, да к тому же адмирал. Сажайте его в поезд, на котором прибыли, и под конвоем верных офицеров отправляйте в Петербург, телеграфировав государю, что для исполнения того громадного дела, которое Вы на меня возложили, я счёл необходимым арестовать наместника и отправить его в Петербург, так как без этого условия успешное ведение войны немыслимо. Прошу Ваше величество за столь дерзкий поступок меня расстрелять или же, ввиду пользы для родины, простить… Вот посмотрите, Алексей Николаевич, государь непременно простит, — захрустел печеньем, с удовольствием запивая его остывшим чаем.

Реакцию собеседника он предполагал и в своих предположениях не ошибся.

Куропаткин, как куропатка крыльями, замахал руками, закудахтал смехом, с трудом произнеся:

— Ну и шутник вы, Сергей Юльевич.

— В этот раз я не шучу, уважаемый друг мой. Ибо я убеждён, что в двоевластии, после вашего приезда в действующую армию, будет крыться главный залог всех будущих военных неуспехов.

«Финансист тоже мне, — отчего–то обиделся Куропаткин, — залог, дебет, кре'дет… Дайте срок и я разобью япошек как шведов под Полтавой. Несмотря даже на троевластие…».

На следующий день, собрав корреспондентов, главнокомандующий русскими войсками в Маньчжурии, произнёс пламенную речь, заключив её словами: «Прошу быть только терпеливыми… И спокойно, с полным сознанием мощи России, ожидать дальнейших событий… Терпение, терпение и терпение, господа!»

Провожали его с большой помпой. Перрон кишел народом: генералами, сановниками, депутациями от различных обществ и репортёрами.

Расчувствовавшись от таких проводов, главнокомандующий пообещал: «В скором времени, господа, я обрадую добрыми вестями царя и матушку Русь».

— Государь ошибся с выбором, — сидели в привокзальном ресторане Драгомиров с Рубановым.

На перрон они не пошли. И из ресторана можно проводить… Даже ещё душевней.

— Куропаткина назначили — хорошо. А где же Скобелев? — выпив водочки и закусив, с чувством воскликнул Драгомиров.

Сидевшие за соседними столиками офицеры мысленно поддержали его.

— Я с вами полностью согласен, Михаил Иванович, как младший по возрасту, не дожидаясь официанта, сам разлил по рюмкам водку Рубанов. — Куропаткин не бездарный генерал, но очень нерешителен. Генерал Скобелев, о котором вы сейчас упомянули, во время русско–турецкой войны дал Куропаткину, занимавшему у «белого генерала» должность начштаба, очень практичный совет: «Помни, что ты хорош на вторые роли. Упаси тебя Бог когда–нибудь взять на себя роль главного начальника. Тебе не хватает решительности и твёрдости воли». Кто–то из штабных этот монолог услышал и он стал известен в армии… Как и ваша, Михаил Иванович, сегодняшняя эскапада о Скобелеве, — кивнул головой на скромно жующих за соседними столиками офицеров.

— С таким апломбом следует возвращаться с войны, а не ехать на неё, — ещё раз громко произнёс вторую свою сентенцию Драгомиров. — Куропаткин известный теоретик и знаток правил ведения войны: «Как известно, все науки имеют правила, — сказал известный полководец, принц Мориц Саксонский, — лишь одна война не имеет правил…» — И я с ним полностью солидарен. Мало быть теоретиком. Важно правильно распоряжаться теорией…

— Смелы вы, Михаил Иванович. И не только с противником… И в столице высказываться не боитесь… — доброжелательно глянул на генерала Рубанов. — Как увидел в журнале «Огонёк» картину Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану», сразу вас узнал. Стоите в центре с папахой на голове, с трубкой в зубах и с язвительной улыбкой на губах. Так и кажется, что каверзно–солёное словцо собрались сказать…

В начале марта адъютант лейб–гвардии Павловского полка барон Эльснер через вестового вызвал Акима Рубанова и Зерендорфа в канцелярию полка, где торжественно зачитал приказ об откомандировании оных подпоручиков в Дальневосточную армию.

— Ваши рапорта, господа, его превосходительством генералом Щербачёвым подписаны. Так что сегодня офицеры полка дают вам парадный обед, — пожал руки подпоручикам. — Просьба не опаздывать, — хохотнул своей шутке Эльснер. — Но имейте в виду, господа, вышел указ, что гвардейцы, переведённые в Маньчжурскую армию, в свои полки приняты не будут… Дичь, конечно.

Когда в назначенное время подпоручики вошли в столовую офицерского собрания, с хоров торжественно грянул полковой марш, а все присутствующие офицеры во главе с генералом встали из–за стола и вытянулись во фрунт.

Растерявшись от такой встречи, Рубанов с Зерендорфом тоже встали по стойке смирно.

Как отыграл марш все сели, а к подпоручикам подошёл старший полковник и со словами:

— Завидую вам, господа, — пожал руки и указал на почётные места в центре стола.

Согласно традиции стол ломился от блюд и закусок.

Служители разложили перед отъезжающими серебряные приборы с выгравированными вензелями.

Другим офицерам специально смешали — кому что достанется. Подали приборы даже бывших офицеров, чтоб помнили о них.

— Уважили, — зашептал Зерендорф Рубанову. — Серебряные приборы подают только в особо торжественных случаях: в дни полкового праздника, тезоименитства государя или когда на обеде присутствуют шефы полка.

— Так сегодня и есть большой праздник, — зашептал приятелю Аким. — Ряснянский на некоторое время избавится от нас.

— Господа! — поднялся генерал. — Согласно русской традиции, прежде чем приступить к трапезе, посетим полковую церковь. Не на пикник наши офицеры едут, а на войну…

После короткого молебна, все вернулись в столовую.

— А теперь, господа, предлагаю тост за однополчан, — поднял бокал с шампанским генерал.

Оркестр грянул туш.

Через некоторое время поднялся Ряснянский.

— Господа офицеры, — негромко произнёс он.

Все поднялись со своих мест.

— Внесите подарок от полка.

Под звуки полкового марша Буданов с Гороховодатсковским на вытянутых руках внесли две офицерские шашки в ножнах.

— На одной стороне гравировка: «л. — г. Павловский полк», — произнёс Ряснянский. — На другой — наш полковой герб. Павловский орёл с поднятыми крыльями и на щите мальтийский крест.

Со слезами на глазах Рубанов с Зерендорфом, выйдя из–за стола и приняв шашки, прикоснулись губами к их лезвиям.

— Господа подпоручики, — вновь поднял бокал Щербачёв, — чтоб по приезде с войны эти шашки украшал малиновый темляк и орден святой Анны 4-ой степени на рукояти.

— Ур–ра! — криком поддержали командира офицеры, и выпили шампанское.

Оркестр грянул туш.

Затем Ряснянский, уже не с шампанским, а с рюмкой водки в руке, произнёс тост с пожеланием заслужить Станислава 3‑ей степени с мечами.