Золотой цветок - одолень

— Я не учу тебя лгать, Ермоша. Присмотрись хорошенько в небо с купола церкви и увидишь богоматерь. Если, конешно, у тебя душа чиста перед богом.

Ермошка вспомнил притчу Дарьи Меркульевой: «Напился как-то бог до опьянения. И упал в подштанниках на копну сена, уснул. А с покоса шли три бабы, увидели бога. Одна сказала:

— Срамота-то какая! Стыдоба! — и убежала домой, закрыв глаза.

Вторая плюнула и завопила:

— Не бог, а охальник! Позор! Ратуйте, люди! Бог-то пьяный!

А третья пришла в станицу с горящими глазами, перекрестилась и промолвила трепетно:

— Я видела бога!»

Притчу эту пересказывала несколько раз Ермошке и Дуня Меркульева. Каждый человек воспринимает мир с высоты своей колокольни. И чем ничтожнее личность, тем больше у нее желания дернуть бога за бороду, плюнуть в его сторону. Так и растет чертополох озлобления. От пустоты, от червя!

— Крылья токмо в церкови можнучи изладить, — вздохнул Ермошка, подходя к Лаврентию.

— Почему токмо в церкови? — не понял батюшка.

— Надобно связать крылья в семь-девять саженей, большие! Ни в одной избе такие махала не поместятся.

— А как же служба церковная?

— Да мы по ночам станем работать. К утру мусор выметем, крылья к стене прислоним.

— Они будут отвлекать прихожан от молитвы, — возразил священник.

— А мы занавес сошьем из полотна голубого.

— Где ж вы столько ефимков добудете на полотно?

— У меня золота много.

Отец Лаврентий поджал губы, лицо его стало непроницаемым. Ермошка мгновенно понял свою ошибку. Он сунул руку за пазуху, вытащил тридцать золотых, которые выиграл недавно в кости у Телегина.

— Пресвятая богоматерь, отец Лаврентий, посоветовала мне пожертвовать храму тридцать золотых.

«Пройдоха, но достоин уважения и снисходительности, — улыбнулся мягко Лаврентий. — А богородица могла ему присниться. Да и нет греха, если он все это выдумал. Говорят, Ермошка горазд на интересные выдумки. До истинной веры ему, конечно, далеко! В глазах искорки веселого обманщика. Но душа его, пожалуй, чиста!»

Отцу Лаврентию с каждым днем все больше нравились казаки: и хитрый, скрытный Меркульев, и увалень Телегин, и воинственный полковник Скоблов, и жалкий Егорий-пушкарь, и свирепый, вспыльчивый Хорунжий... Особенно поражали их исповеди.

— Каюсь, согрешила с Меркульевым в бане, когда он перестилал полок, — роняла слезу Нюрка Коровина.

— Грешен, злоумышлял на Ермошку, желал ему смерти. В остальном перед богом чист, — убежденно утверждал атаман.

— Вот уже двадцать лет никого не убиваю, леплю горшки, — смиренно преклонялся Евлампий Душегуб.

— Похитил на Успеньев день казну ордынскую на обгорелом Урочище. Закопал золото в огороде. А оно исчезло! — плакался Тихон Суедов.

— Повинен, украл овцу! — сознавался Гришка Злыдень.

Почему же Меркульев не покаялся, что согрешил с Нюркой Коровиной? Или он не полагает сие за грех? Нет! Он стесняется меня! Я для него друг больше, чем священник. Это не так уж плохо. В грехах он покается, успеет. Ответит и на страшном суде. А здесь, на земле, он обрел друга — меня!

Предугадывал отец Лаврентий и продолжения многих — исповедей. Рассуждал он просто:

— Меркульев не сговорился с Нюркой. А на днях спросит ее, в чем она каялась мне. Отругает за откровенность, назовет дурой. Нюрка Коровина попытается исправить оплошку. И слушать ее будет смешно!

Произошло все именно так. На следующей исповеди Нюрка замельтешила глазами виновато и воровски:

— Каюсь, в прошлый раз обманула вас, батюшка. Не грешила я с Меркульевым. Оговорила его и себя!

— Бог все видит! — мудро отвечал отец Лаврентий.

— Грешен! Соблазнился на соседку, вдову Коровину, — винился в тот же день Меркульев, не ведая, что Нюрка пошла на попятную.

Отец Лаврентий представлял, как сегодня же вечером Нюрка похвалится перед атаманом: мол, отреклась я от сказанного! А Меркульев опять ее назовет дурехой! И будет он долго хохотать и улыбаться при встрече. В гости пригласит обязательно, устроит задобрительную попойку. И они поймут друг друга без слов.

Да и Дарья у него баба дошлая, все видит. Она, пожалуй, умнее мужа. Но преклоняется перед ним истинно. Почему же? И как-то осмелился спросить:

— За что обожествляешь мужа, Дарья Тимофеевна?

— Ни за кого бы больше не пошла. Ни с кем бы не ужилась. Он единственный. И мне почти равный!

— Как это понять? Почти равный! Я чуточку выше или ниже?

— Выше! Выше! — полезла в печь ухватом Дарья.

— Ниже! — серьезно и спокойно ответила Дуня.

— Не встревай, когда взрослые беседуют! Пшла вон! — осердилась Дарья... и добавила строго:- Не могет быть баба выше своего мужа. Просто мы иногда хитрее, затаеннее и упрямее!

— Да уж добиваться своего умеете. Сколько отбрыкивался Хорунжий от Груньки Коровиной! Ан окрутила его девка! Завтра свадьба. Брось, Дарья, в ларец сто золотых. Я буду посаженым отцом.

— Не много ли — сотню?

— Не жадничай. И Хорунжий гол, как сокол.

— Мы не обязаны его оперять.

— А уж венчался он по-разбойницки. К чему торопился? Какие были помехи? Звонарю голову отрубил, — сокрушенно вздохнул отец Лаврентий. — На меня пушку нацелил, пистоль.

— Не будем вспоминать об этих мелочах! — начал разливать вино Меркульев.

Отец Лаврентий считал выполненным поручение патриарха о присоединении Яика к Московии церковно. Других заданий не было.

— Верши дело божье, Лаврентий. Не лезь в суету мирскую. У казаков сие опасно. Даже просьбы наших дозорщиков не выполняй. Каждому — свое! — настаивал патриарх.

— У нас там дозорщики?

— Два дозорщика. Один заброшен недавно. Другой от второго поколения. Нет! От поколения третьего! Заслан был его дед.

— И они остаются нам верными?

— С божьей помощью!

Отец Лаврентий догадывался, что один из дозорщиков казнен. Меркульев, наверное, распустил слухи, будто слепой гусляр сбежал. А сам скорее всего пытал Грибова и убил. Но почему пытал не на дуване? Должно быть, не хотел принимать на себя вину в его смерти? Или что-то другое было? Трудно сказать. Но кто же второй дозорщик? Меркульев ведь не подозревает даже о том, что есть на Яике еще один царский соглядатай. Атаман уничтожил Грибова и успокоился. Пришельцев на казацкий Яик по третьему поколению было много. По этому признаку не найти человека. Сотни таких: Емельян Рябой, Богудай Телегин, Гришка Злыдень, Федька Монах, Матвей Москвин, Устин Усатый... Кто же все-таки из них воспитан отцом на верность Московии? И насколько ухитрительна дальновидность приказных дьяков! Ведь что получается? Шестьдесят-пятьдесят лет тому назад дьяк послал на казацкий Яик своего человека. Мол, врастай в казачество, молчи! Воспитывай детей на верность Московии! А мы обратимся к твоим детям или внукам при надобности! Наверно, условный знак хранят тоже в три поколения... Любопытно! Впрочем, в церкви тоже есть пример подобный: иезуиты! И такая мысль: царский дозорщик — это сам Меркульев! Может ведь соглядатай пролезть в атаманы.

— В каком ты поколении на Яике, атаман? Не в третьем?

— Нет! Мы, Меркульевы, почитай, в десятом колене. Мы прямые потомки бабки Гугенихи, мы и с Гаркушей в родстве, по преданию.

— А крылья Ермошкины одобряешь?

— Пущай летит. Меня сие не щекотит. Ежли, конешно, благопристойно. И токмо с твоего благословления, отец Лаврентий.

— Почему токмо с моего благословления?

— Потому как на земле я хозяин, а в небе — ты, батюшка Лаврентий.

Ермошкина задумка изладить крылья подружила по-настоящему священника с кузнецом Кузьмой, его сыном Бориской, с Дуняшей Меркульевой. Отец Лаврентий провел с ними в церкви несколько ночей. И даже помогал кроить обшивку крыльев. Бориска твердо пообещал написать в церкви картины Страшного суда.

— Мы хорошо заплатим.

— Я задаром разрисую храм, отец Лаврентий. А как показались картины суда на шинке?

— Подслеповат я, Борис. Плохо вижу. Но многое понравилось. Хотя корову не потребно приводить в рай. Помнишь, там у тебя рядом с Марьей Телегиной корова?