Золотой цветок - одолень

— Раз, два, три... десять. Энто они дадут. Да сам, мабуть, выловлю двух-трех. Не увезти на одном возу.

— Что там губами шлепаешь? — спросила подошедшая Хевронья.

— Беги, запрягай ишо две подводы. Тута крупные рыбины. Каждая с бревно!

— Ты бы выловил...

— Беги, Хевронья! Не твоего ума дело!

На заснеженном берегу сновали сотни кошевок, горели сотни костров. В плетеных кошевках на санях сено, кошмы и тулупы. На железных полозьях бочкообразные медные греи с горящим углем. Соломон и Фарида огнят людей вином. Казаки, коим рыбу брать не можно, тешатся воспоминаниями, врут безбожно. Бабы хрустят снегу пимами, заправляют шали вязаные под шубы и полушубки овчинные. Старухам тепло в шушунах и дерюгах. Матери забыли о детях, смотрят на лед. Огольцам же того и надо: они разулись, носятся босиком по снегу на спор — кто дальше пробежит! Всех победил Федоска Меркульев, сбегал до городка и вернулся.

Ермошка стоял вместе с казаками на льду, в одной линии... Он вышел вместо Егория-пушкаря, по уговору. Телегин не пускал отрока на багренье, но Меркульев заступился.

— Я должен полжизни стоять на коленях перед атаманом, — опять прослезился Ермошка. — В морской набег он меня отпустил, сделал богатейным! На багренье тоже не попал бы без атамана.

«Может, сломает шею, задавят», — думал Меркульев, глядя на Ермошку.

Багренье никогда не обходилось без увечья и гибели казаков. Бешеная скачка в тесноте, хитрые подверты и удары обводами, треск сломанных и опрокинутых саней. Так было всегда... Никто не остановится, не поможет тебе, если ты упал под копыта.

Ермошка видел, как Меркульев и Телегин говорили о чем-то перед построением в линию.

— Ага! Все ясно! Богудай сказал ему, когда прыгнет в сани. А мы не дураки. Будем смотреть на Меркульева. Пустит он в бег лошадь, и мы поскачем. Так ведь? Чаленький мой! — угощал парнишка друга свежим хлебом.

Телегин снял шубенки, взял в руки вожжи. Конная стража выдвинулась впереди линии на триста сажен. На первое обманное движение Богудая никто и ухом не повел. Научены горьким опытом. Тогда атаман багренья слегка наклонился и поднял ногу, будто собираясь шагнуть в сани. Лошади у казаков храпели, вставали на дыбы. Они чуяли, что сейчас начнется скачка. Первыми не выдержали Хорунжий, Скоблов, Тимофей Смеющев и Василь Скворцов. Они бросились в сани и пустили коней в бег, поддавшись на обманное движение Телегина. Берег затрясло от рева, выстрелов и смеха. Оттуда хорошо было видно, как из всей волнующей линии вырвались всего четыре лошади. Конная стража расправилась с нарушителями мгновенно. И они, обескураженные, выбыли из багренья, ушли на берег. Один Хорунжий отбивался яростно от казаков, но его сбили пикой, выволокли с реки на аркане.

— Проиграл, так затихни! — успокаивала его Грунька Коровина.

Зрители на берегу и казаки на льду прониклись уважением к Богудаю Телегину. Раз уж влипли есаулы: Хорунжий, полковник Скоблов, Смеющев и Скворцов, — то это значит, что не было у них сговора с атаманом багренья. А на льду произошла задержка, убирали сани нарушителей. Напряжение нарастало. На третью обманку Богудая почти никто не клюнул, хотя такого изощренья не ожидали. Он быстро присел в свои сани, но не поехал, а снял валенок, начал перематывать портянку. Однако три рыбака не выдержали, сорвались и понеслись вскачь. И остановили их конники, порубили сбрую, погнали на берег ударами нагаек и тычками пик. Так выбыли из багренья Нечай, Федька Монах и Устин Усатый.

— Не можно так, пей мочу кобыл! Атаман сел в сани! Сел, потому знак всем ехать! — орал Устин, утирая слезы обиды.

Федька Монах зыркал затравленно своим единственным глазом, хватался за пистоль. Его сбили конем, отобрали оружие. Нечай не кричал, улыбался:

— Я завтра куплю всю вашу рыбу!

Колыхалась линия на льду, били копытами нетерпеливо кони. Все смотрели на атамана багренья.

«Люди и через тыщу лет будут требовать хлеба и зрелищ», — подумал Охрим.

Четвертая обманка Телегина была настолько коварна, неожиданна и непонятна, что едва не вызвала мятеж. Атаман багренья поправил вожжи, подпрыгнул, перевернулся в воздухе и вроде бы начал падать спиной в свои сани. В этот момент и ринулись десятки казаков, дав волю коням. Но Богудай, оказывается, перелетел через сани и присел на лед, начал плясать вприсядку. А Тихон Суедов ожег своего жеребца нагайкой. Полетели бешено Михайло Балда, Гришка Злыдень, Микита Бугай, Ивашка Оглодай. Скакали рядом с ними Герасим Добряк, Гаврила Козодой, Богдан Обдирала, Василь Гулевой и казак из нечаевской сотни — Дьяк. Не выдержал и Меркульев.

«Ах, свинья! Забыл Богудай, что надо на пятый раз падать в сани, а не на четвертый!» — подумал он, отпуская вожжи.

Меркульевского коня не надо было понужать. А вот остановить его было не так просто. Пустил в галоп своего Чалого и Ермошка. Берег захлестнуло неистовым воплем. А стража выгоняла с позором Меркульева, Ермошку, Суедова, Балду, Злыдня и всех остальных нарушителей.

— Вот она — суть республикии! — обливался слезами радости Охрим.

— Зачем же я, дурак, отпустил вожжи? — сокрушался Меркульев.

— Надобно всегда думать своей головой! — решил Ермошка.

Телегин смотрел с удивлением, как выпроваживают на берег Меркульева.

— Что же это он? Я же сказал ему: на пятый раз! Озверевшие от неудачи Герасим Добряк, Гаврила Козодой, Богдан Обдирала и Михай Балда избивали на берегу Тихона Суедова. Вошку Белоносова будто ветром сдуло.

— Не горюй, Ермоша! — подошла с Глашкой Дуня Меркульева.

— Тютюря! — презрительно бросила Олеська.

Отец Лаврентий успокаивал казаков. Его крестные знамения гасили озверелость, а шутки рассеивали напряженность.

— Проживем без осетра до следующего утра!

И действительно, переживания были напрасными. Нарушителей с багренья изгоняли всего на один день. Завтра снова все будут строиться на льду в линию. Снова найдутся нетерпеливые. Завтра будут удачливо смеяться те, кто сегодня так огорчен.

— Богудай Телегин — самый честный рыбный атаман! Он даже Меркульеву не сказал, с какого разу прыгнет в сани! — выкрикнул Матвей Москвин.

— Слава Богудаю! Исполать! — ревели казаки.

— Дети! — орлино повел бровью Меркульев. Телегин лукаво сверкнул глазами, прыгнул в сани и отпустил чутко вожжи. И понеслись кони с храпом. И каждый норовил обогнать и опрокинуть другого. И кричали люди! И кричали деревья и камни! И по снежному берегу вдоль реки мчались повозки с бабами и ребятишками. А на льду хрустели и ломались с треском обводья и копылы саней, оглобли и дуги. А упавшие казаки лежали, обхватив голову руками. И перелетали через них кони. Но иногда копыта и полозья били поверженных. На второй день с багренья вылетели за нарушения больше ста казаков. Но Ермошка прорвался к саням Богудая. Рядом скакали Меркульев и Матвей Москвин. Все понимали, что Телегин остановится над самой богатой ямой. Они и Телегин лучше всех знают и чуют ятовы. Когда останавливается атаман багренья — останавливаются все. Значит, подобраться к нему надобно на ходу, до остановки. Сноровка предвещала улов. Но Меркульев поддел сани Ермошки своими обводьями, крутанул коня. Острога, укрепленная на левой оглобле его саней, кольнула Чалого. Меркульевский конь умел поддевать соперников острогами. Жеребец атамана и на берегу норовил ударить торцом оглобли любую встречную лошадь. Чалый взвился, дыбясь. А меркульевский зверь ударил его с подвертом холкой. И перевернулся Ермошка. Оказался во мгновение ока под санями. Но не удержался он и под навесом саней, покатился по льду. Крутился по глади и Чалый, обрызгивая лед кровью. Смерть приближалась стремительно. На Ермошку летела буря копыт. Но Телегин осадил своего коня и загородил лежащего на льду отрока. Даже острогу выставил на изготовку, как пику. Такого никогда не бывало. Атаман багренья заслоняет рухнувшего казака! Да и встал он не над ямами!

— Мы же не доехали до ятовы саженей двести! — ужаснулся Меркульев.

Богудай не ответил. Ермошка помог подняться своему коню, рана у него была пустяковой, кожу острогой порвало. И сбруя не лопнула. Все снаряжение лежит рядом. Улыбнулся он, взялся за пешню, чтобы пробить прорубь. В удачу верил. Вчера вечером перед сном он потер черный камушек с белым крестиком и прошептал: «Белый — нечет, черненький — чет... приди ко мне, черт. Помоги наловить осетров». Черт, разумеется, не приснился. Но он ведь, быть может, никогда ему не снился. Ермошка все это, мабуть, выдумывал для друзей, для Глашки. А больше всех любила слушать его веселые байки Дуняша.