Золотой цветок - одолень

Цветь двадцать девятая

Ермошка изладил крылья сразу после возвращения с Магнит-горы, Неразъемные, посередке кольцо для тулова. Дуня, Бориска и Глашка наблюдали тогда, как он прыгал с крыши своей хаты. Красивого взлета не получилось. И вообще не можно было назвать полетом происходящее. Ермошка скользнул кособоко через двор, перевернулся и врезался головой в навозную кучу. Удар был таким сильным, что у него потемнело в глазах. И не помнил он, как его вытащили из навоза Бориска с Дуняшей. Недели четыре после этого у него кособочилась голова. В поход с Нечаем он уходил с кривой шеей.

— Не там дыра для тулова, надобно кольцо вырезать подале, назад. А так опрокидываются крыла сразу. Не слушаются меня.

Бориска и Дуняша Меркульева тоже увлеклись крыльями. Не оставались в стороне и старики, Охрим и Егорий-пушкарь. Каждый из них показывал, где лучше укрепить распорки, как сделать обод. Можно было подумать, будто они давно уже ладили крылья и летали!

— Потребно разъемные крылья мастерить. Кажное крыло привязывать отдельно к руке. Дабы махать, управлять полетом! — поучал Охрим.

Ермошка ухмылялся. Разъемные крылья он уже ладил. Удержать их в полете было невозможно. Они складывались, выкручивали руки. На них не удавалось перелететь и через двор, до навозной кучи. Бориска тоже прыгал с разъемными крыльями. Он сломал ногу, долго лечился у знахарки. Егорий-пушкарь предлагал установить на крыльях железные трубки с порохом.

— Я поджигаю порох, огнь толкает крылья... И ты воспаряешь, Ермоха, яко китайская тростинка!

— Дабы потешить пушкаря, отдали ему первые помятые крыла.

— Привяжу кошку. Поджигай трубы. Запусти с крыши своеной хаты.

— Мне не потребно запускать с крыши! Крыла взмоют сами от земли до облаков.

Егорий изготовил трубы и пороховую смесь. Трубы легкие приклепал к распоркам через подкладку из горного льна — асбеста. Ермошка и Бориска помогали пушкарю.

— Подпаляйте трубки одномгновенно, а я нацелю крыла в небо, вон на ту черную тучку.

Дуняша подала друзьям запалы, отскочила в сторону. Егорий предупредил: огненные хвосты будут большими, опасными. Вместо человека привязали к белым крыльям соломенное чучело.

— Запаляй! — крикнул Егорий.

Бориска и Ермошка сунули огонь к пороховым трубкам. Две сильных струи огня и дыма ударились в землю. Крылья поднялись, описали дугу и упали на соломенную крышу хаты.

— Скукарекала моя хата! — огорчился Егорий. Потушить избу было невозможно, поэтому Ермошка бросился в дверь спасать добро. Выскочил он, держа в руках рваный полушубок.

— Боле у меня ничего и нетути! — почесал затылок Егорий.

После этого позора Егорий и Охрим угомонились, крыльями перестали интересоваться.

— Переходи ко мне жить! — утешал пушкаря толмач.

Устин Усатый долго потешался над стариками:

— Набили, значится, две жестяные трубы порохом и хотели к богу улететь, пей мочу кобыл!

А кузнец Кузьма, напротив, совсем в дитятю превратился: дни и ночи проводил с Ермошкой. Хотелось ковалю поставить на крылья махальную пружину. Но устройство получалось тяжелым. Ермошка лететь с железами не пожелал. Крылья запустили с обрыва реки. К махалам была привязана кукла, набитая опилками. Леталка перевернулась и устремилась косой спиралью к воде. В шугу она врезалась с треском, утонула быстро.

Зима не успокоила умельцев, охотников взлететь в небо. Но им стало ясно одно: крылья надобно изладить большие — в семь саженей, не меньше. Однако во всем казацком городке не было такой просторной избы.

— Церковь! — подсказала Дуня. — Места там много.

— Отец Лаврентий не позволит. Це мракобес! — остерег Охрим.

Выход из трудного положения подсказал Соломон:

— Не подмажешь, не поедешь! Дай мне, Ермоша, свою бобровую шубу. Я сошью из нее много шапок. Одной шапкой ты одаришь отца Лаврентия. Пожертвуешь ему еще десять золотых. Парень ты, знаю, богатый. У Телегина выиграл тридцать цесарских ефимков. И от нечаевского похода у тебя добра на всю жизнь. Не жалей цехинов. И храм будет в твоем распоряжении. В этом мире все продается и покупается.

— Жалко шубу, Соломон.

— Дурень! Зачем тебе узе княжеская шуба? Ты ездишь в ней по дрова в лес! Ты добываешь в ней осетров! Скоро твой бобровый мех станет собачьим обдергаем! Лучше пошьем шапки!

— Но для чего мне столько шапок?

— Мы продадим три шапки. И твоя шуба окупится. Дальше пойдет навар, гешефт! За бобровые шапки можно содрать семь шкур! А после, на выручку, купим в Астрахани четыре таких шубы!

Ермошка вспомнил, что за соболью шапку он приобрел наидобрейшее расположение Меркульева. Не подмажешь — не поедешь. Отец Лаврентий просто так не позволит изладить крылья в церкви. Тогда придется ждать лета. Да и летом будут мешать дожди. Угрожала и другая опасность. Священник мог сказать, что сии крылья богу не угодны. Супротив никто не пойдет. Ермошка все это понимал, чуял!

— Бери шубу, Соломон! Шей шапки!

Фарида вынесла Ермошке полушубок. Он ушел довольный замыслом. А для Глашки купил в шинке два кулька медовых пряников.

— Не моги обманывать Ермошку! — глянула колюче на Соломона Фарида.

— Всего на две шапки: для тебя и для меня!

— На две допустю, не боле!

— И на воротник для тебя, моя женушка!

— Нет! На воротник возьмешь за шитье шапок, по совести!

— Фаридушенька! Так мы с тобой никогда не разбогатеем! Умрем нищими!

— Соломоша! У нас закопана в схоронке бочка золота.

— Чем больше, тем лучше! Поверь мне. И на Руси золото мертво. Надобно вывозить его в Париж, Венецию.

— Вывезем.

— Это не так просто.

— Они мне верят, Соломоша. И мы не воруем. Это наше золото!

— Как бы завладеть блюдом, Фаридуня?

— Каким блюдом?

— Золотым, которое на дереве пыток висит.

— И думать об этом не моги!

— А если я ночью его похитил бы, закопал в огороде, в лесу?

— Они бы нашли сразу.

— Почему же они не обнаружили похищенную на Урочище ордынскую казну?

— Евдокия заверила, что казна сама обнаружится.

— Какая Евдокия? Кого заверила?

— Евдокия — знахарка, ведьма. Она любой схорон находит. Меркульев в яме тогда сидел. Казаки ходили к колдунье. Она им и сказала: мол, не мельтешитесь, казна сама найдется! Мол, попадет она в руки тому, кому и должна принадлежать!

— Туманно! Пойдем лучше шубу пороть, шапки шить! Сказка хороша, когда из нее в ладони падают золотые кругляши.

— Есть и у души золотые кругляши!

* * *

Первую шапку Соломон продал Богудаю Телегину. Никто не знал точно, сколько шинкарь с него сорвал золотых. Ведала токмо Фарида, что шуба окупится с лихвой на второй шапке. Ермошка заказал для себя две шапки: одну — отцу Лаврентию, другую — решил сам носить. В Сибири меха дешевые. На Яике бобры и соболи не водятся. Дорогая здесь рухлядь.

— Дарю вам, отец Лаврентий! — встал ухищренно на колени Ермошка, подавая батюшке бобровую шапку. Священник прослезился, долго не мог успокоиться... Этот отрок его потрясал. Помнится, пожертвовал он на храм семьдесят золотых. И всех за собой увлек. А ведь отдал тогда все, дочиста! За это и наградил его, наверно, бог большой добычей в морском набеге. Преславный юнец! Вот крылья токмо зачем-то ладит. Как же сие оценить? Можнучи сказать сие от беса! Но не воспретно проглаголить и по-другому: с божьей помощью!

— Полететь я хочу на крыльях, отец Лаврентий.

— Откуда?

— С шинка, он высокий — на бугре.

— Куда полетишь?

— В рай.

— Не благословлю полет с шинка, Ермоша. Место сие греховодное, суетное. Попытайся взлететь с церкви! И чтобы перекрестился на куполе. И крикнул бы: богоматерь пресвятую вижу! Падайте ниц и молитесь! Погибну — во имя веры! Останусь жив — милостью божьей! И в рай я тебе лететь не позволю. Полетишь до меркульевского коровника. Там удобное место — низина.

— Спасибо, отец Лаврентий! Все исполню в точности, как велено. И крикну громко: «Богоматерь пресвятую видю!»