Музыка души

On t’aime, on ne t’oublie pas

Heroïne si belle!

Tu a sauvé la France

Fille d’un berger!

Mais qui fait ces actions si belles!

Barbare anglais vous ont tuée

Toute la France vous admire

Tes cheveuz blonds jusqu’à tes genoux

Ils sont très beau

Tu étais si célèbre

Que l’ange Michel t’apparut

Les célèbres on pense à eux

Les méchans on les oublie! [5]

– Замечательно, Pierre, вам стоит развивать свой творческий дар.

Петя зарделся, довольный похвалой. Впечатления, переполнявшие душу, он нередко выражал в стихах, хоть и по-детски неуклюжих (ему было всего семь лет), но глубоких: он писал о Боге, о смерти, о детях сиротах, о Родине – обо всем том, что глубоко волновало его чистую сострадательную душу. Близкие с улыбкой стали называть его «маленький Пушкин», в тайне надеясь, что поэзия немного отвлечет его от слишком страстной любви к музыке. Но в каких бы формах не пытался Петя выразить свой внутренний мир, музыка всегда стояла для него на первом месте.

Незаметно летело время в Воткинске – счастливейшее время детства. Впоследствии не раз вспомнит композитор об этих годах. 

Глава 2. Переезды

Ясным сентябрьским утром, вопреки обыкновению, Колю и Петю пришла будить маменька, а не гувернантка, как это происходило на протяжении последних четырех лет. На их удивленный вопрос она осторожно ответила, что мадемуазель Фанни больше не будет жить в их семье: она переходит служить в другой дом.

Оба брата ошеломленно уставились на мать: они никак не ожидали, что с любимой воспитательницей придется расстаться так скоро. Ведь в семье еще двое младших детей, и некоторое время спустя им тоже понадобится гувернантка.

– Почему? – выразил Петя общий вопрос.

Мама тяжело вздохнула:

– Мы переезжаем в Москву: вашему отцу там обещали выгодное место. Взять с собой мадемуазель Фанни мы не можем: наше собственное положение слишком неустойчиво. А заставлять ее ждать неизвестно чего было бы слишком несправедливо. К тому же вы с Колей в Москве начнете учиться в пансионе, и гувернантка вам будет не нужна.

Восьмилетний Петя не очень понял ее рассуждений, но то, что мадемуазель Фанни они больше не увидят – это он понял прекрасно. И, спрыгнув с кровати, как был в одной рубашке, он бросился вниз, ловко проскользнув мимо матери, пытавшейся его задержать.

– Мадемуазель Фанни! Мадемуазель Фанни! – закричал он, слетая по лестнице и едва не врезавшись в выбежавшего на его крик отца.

– Петя, Петичка! – мама, наконец, догнала его и обняла за плечи, удерживая. – Она уехала рано утром, пока вы спали.

– Как уехала? И не попрощалась? Почему? – к боли разлуки примешалась обида, на глазах выступили слезы.

Родители растерянно переглянулись.

– Ей пришлось быстро уехать, – осторожно ответил папа. – Было еще слишком рано, и вас будить не стали.

Петя замотал головой и всхлипнул. Как же так? Почему им не дали даже попрощаться? Поддавшись уговорам матери, он вернулся в спальню, чтобы одеться, но как Александра Андреевна ни старалась успокоить сына, он был безутешен.

Целый день Петя слонялся из одной комнаты в другую, не зная, чем заняться, и, в общем-то, не имея особого желания заниматься чем бы то ни было: мысль о том, что больше никогда он не увидит любимую гувернантку, не отпускала. Даже предстоящее путешествие в Москву – город древний и в его воображении почти сказочный – не могло развеять подавленного настроения.

Дом был полон народу: буквально все население Воткинска пришло попрощаться с начальником завода и его семьей. К неразберихе приготовлений прибавлялась суматоха прощаний. Все стояло вверх дном. И в этих условиях дети были предоставлены самим себе.

Выехали поздно вечером, когда начало темнеть. При прощании многие плакали. Наконец, сели в карету и тронулись. Петя забился в уголок, прижавшись к окну кареты, бездумно глядя на проплывающие мимо пейзажи. Ехали долго, ему показалось, что бесконечно долго. Только когда на темном небе уже давно сияли звезды и светила почти полная желтая луна, въехали в какой-то город. Мама сказала, что это Сарапул.

На ночь остановились в двухэтажном каменном доме, изукрашенном красивой лепниной. По краям его стояли башенки, сливавшиеся с основным зданием и наверху украшенные резными флюгерами. После небольших воткинских зданий этот дом показался Пете чуть ли не дворцом.

На следующее утро Пете пришла в голову мысль написать мадемуазель Фанни письмо: раз уж не получилось попрощаться лично. После завтрака он бросился обратно в свою комнату и принялся искать письменные принадлежности. Но дом был чужой – найти нужное никак не удавалось.

Тогда он попросил у взрослых пера и бумаги, но вот досада: ни одно письмо не мог написать как следует. От волнения руки так дрожали, что он постоянно делал кляксы – на самом лучшем письме поставил пять клякс. От отчаяния Петя чуть не плакал. Не может же он послать мадемуазель Фанни столь неаккуратное письмо! А написать красиво – ну, никак не выходит! Во всеобщей суматохе на него никто не обращал внимания, только Сестрица пыталась утешить, как могла.

Вечером в Сарапуле вдруг появилась тетенька Надежда Тимофеевна и Веничка, которые оставались с ними еще два дня. А потом снова начались прощания и слезы. Грустно и больно было расставаться с друзьями и родными. Сестрица, которая до сих пор сопровождала их, дальше не поехала и в последний раз со слезами целовала своего любимчика Петичку.

Когда семья окончательно покинула Вятку, настроение у всех было подавленное, а Петя и вовсе впал в депрессию. Но обилие дорожных впечатлений постепенно прогнало тоску. Перед глазами мелькали поля и города, леса и деревни.

До Москвы ехали десять дней – соскучившись в пути Петя специально их подсчитывал. Долгое, почти неподвижное сидение на одном месте – в карете, наполненной людьми, не больно-то разгуляешься – ужасно утомляло. Размяться можно было только во время остановок на постоялых дворах. Коля – опытный путешественник – тяготы дороги выносил стоически. Петя, всегда умевший погружаться в свой внутренний мир, отрешившись от окружающего, тоже сидел спокойно. А вот подвижная Саша и особенно самый младший Поля совсем извелись, пока добрались до Москвы. Они без конца теребили родителей, спрашивая, долго ли еще ехать.

И вот на рассвете показалась Москва. Петя высунул голову в окно, с жадностью вглядываясь в открывшийся перед ним вид старинного города. Въехали на широкий каменный мост, и перед путешественниками из утренней дымки встал Кремль: розовый, белый, золотой, озаренный восходящим солнцем, которое сверкало и переливалось на золотых куполах. Распахнуты настежь огромные дубовые ворота. Наверное, и не запирают их никогда: как подвинуть-то такую тяжесть? С башен Кремля строго смотрели орлы, будто сторожили. Справа – обрыв, и там вдаль расстилалась Москва. Мерцали над этой далью из туманной дымки белые купола и золотые кресты церквей. Сколько же их тут! Сонная тишина висела над городом. Но вот ударили где-то вдалеке колокола; им отозвались в кремлевских церквях, совсем рядом; снова вдалеке перезвон, теперь уже с другой стороны. И поплыл над Москвой хрустальный благовест – звонили к заутрене.

Проехали величественный Кремль, замелькали дома: то небольшие деревянные, совсем деревенские, то настоящие дворцы – каменные, изукрашенные. При каждом доме, даже самом маленьком, обязательно имелся двор, в котором гуляли куры, а порой и козы. Точно это не большой город, а какая-нибудь деревня.

Засуетились, заспешили люди по мощенным улицам и булыжным мостовым, загромыхали кареты и тележки. Проснулась, зашумела Москва.

– Петенька, не высовывайся так сильно, – раздался мамин голос.

Петя виновато улыбнулся и сел обратно на сиденье (увлекшись открывшимися видами, он вставал на него на колени и до пояса высовывался в окно кареты). Мимо прогромыхала роскошная карета с гербом на дверцах. На козлах, рядом с кучером сидел важный лакей в цилиндре с позументом и в богатой ливрее. А сзади, на запятках – еще два лакея в длинных ливреях. В карете расположилась красивая величественная женщина, наверное, какая-нибудь великая княгиня. Петя проводил карету восхищенным взглядом и снова принялся изучать дорогу.