Честь воеводы. Алексей Басманов

Свадебные торжества состоялись ровно два месяца спустя после заточения Соломонии в монастырь. Венчание было значительным, свадьба — пышной. Но ни вельможи, ни именитые горожане на свадьбе не веселились. Да и сама невеста не выглядела счастливой. Подружки-боярыни подрумянили Елене лицо, но бледность пробивалась сквозь румяна, а в больших чёрных глазах невесты затаился испуг. Никогда ранее Елена не испытывала страха, теперь же она боялась того, что ожидало её в первую брачную ночь. Она чувствовала, что чуда не будет и она не понесёт от своего супруга дитя, на что надеялся сам великий князь. Братья Елены Михаил, Иван, Юрий и ещё сестра Анастасия, а с ними и сама княгиня Анна немало потрудились, дабы установить истину: способен ли великий князь к продолжению рода. Потому для них не стала тайной связь Соломонии с князем Андреем Старицким. Они знали доподлинно, что Соломония понесла от него, а не от великого князя Василия. То было для Глинских и огорчительно: нечего ждать детей от великого князя Василия, — и отрадно: дитя Соломонии не может претендовать на великокняжеский престол. Но Елена не хотела, чтобы ей была уготована судьба Соломонии. Потому-то страх перед грядущим прорастал корнями в её душе всё глубже. Когда же после широкого свадебного застолья настал час идти молодым в опочивальню, у Елены отнялись ноги. Спас её от нешуточного позора сам великий князь. Когда вельможи в голос потребовали: «Батюшка-государь, тебе пора на покой и отраду с молодой семеюшкой», — он поклонился придворным и, как ядрёный молодец, подхватил Елену на руки и понёс в опочивальню.

   — Браво, браво! — кричали вельможи. — Слава нашему князю!

В новой опочивальне пахло сосновой смолой. Стены её светились, словно янтарные. Одна стена была затянута шёлковой тканью, в ней торчали стрелы, увешанные драгоценной пушной рухлядью: соболями, куницами, горностаями, бобрами. Посреди опочивальни возвышалось просторное ложе из ржаных снопов, укрытых белоснежными льняными простынями. Всё это Елена рассмотрит потом, а пока Василий опустил её на скамью под белым бархатом возле тёплой печи. Елена прижалась к ней спиной, Василий сел рядом. Он был скован, молчалив и задумчив. Неведомо по какой причине он вспомнил Соломонию в первую супружескую ночь с нею. Как он был счастлив тогда, два десятка лет назад! Василий попытался отмахнуться от ненужных воспоминаний. Ведь он и сегодня считал себя счастливым человеком. Но тщетно бодрился, ему сие не удалось. Елена это видела. Её супруг был будто связан по рукам и ногам. Его лицо без привычной бороды, лишь с усами, остриженными коротко, походило на маску: ни одной живой черты. Ему бы приласкать молодую жену, вновь поднять на руки, положить на белые простыни и избавить от невинности. Ан нет, он продолжал сидеть истуканом.

На душе у Елены стало черным-черно. И что-то там, внутри, побуждало её встать и убежать из великокняжеского покоя. И сила в ногах у неё появилась. Но она вспомнила наказ матери. Старая княгиня сказала, словно повелела, властно и строго:

   — Велю тебе взять над ним верх. И тогда быть тебе истинно великой княгиней. Помни сие. Помни и то, что ежели покажешь слабость, то быть нам по-прежнему в опале от бояр и от самого великого князя.

Елена хорошо знала жестокий нрав матери. Она-то уж умеет наказать за непослушание. И потому Елена одолела свой страх перед неизбежным, стала прежней, умеющей исполнять то, чего добивалась. Она поднялась со скамьи, прошлась по опочивальне, раз-другой передёрнула плечами, словно лягушка-царевна сбрасывала свою кожу, и повернулась к Василию с ласковой, нежной улыбкой. Сказала:

   — Ты, государь-батюшка, муж мой любый, не печалься, что я моложе тебя, душа твоя как у юноши, она пламенеет, я вижу сие. Ты только улыбнись, только посмотри на меня, как на желанную семеюшку. — Елена опустилась перед Василием на корточки, руки ему за спину закинула, чёрными глазами сверкнула так, что у князя волнение в груди разлилось. А как Елена приникла к его губам в жарком поцелуе, так он и вовсе сомлел от нежности к молодой супруге. Он поднял её на ноги, прижал к сердцу, залюбовался ею и прошептал:

   — Желанная чародеюшка, ясновидица, ты согрела мою грудь.

И князь сам приник к её губам. И улетучились, как дым, страхи, кровь заиграла в жилах, пробудилось желание себя показать, молодую жену ублажить, постичь то, к чему бесславно шёл все годы жизни. Он поверил в своё обновление, ощутил себя молодым, сильным, способным к чадородию. И уже не сомневаясь в торжестве плоти, Василий понёс Елену к ложу, опустил на белую простыню и взялся снимать с неё одежды. Первые мгновения у него дрожали руки. Но и это прошло, когда Елена, ласково воркуя, принялась стаскивать с него кафтан и прочее.

Близкие придворные с нетерпением ждали сего священного часа, знаменующего первую супружескую ночь государя и его молодой жены. За стеною опочивальни, увешанной мехами, в тайной каморе была сделана секретная глазница, коя скрывалась за висящими на стрелах соболями, но между ними хорошо виднелось государево ложе. И возле этой глазницы затаился первый боярин державы, конюший Фёдор Васильевич Овчина-Телепнёв-Оболенский. Он не считал своё дело зазорным. Более того, по его твёрдому убеждению, сие являлось делом государственной важности. В державе, стоящей на пороге сиротства, должны быть свидетели того, что в сей миг вершилось в государевой опочивальне. Ведь речь шла не просто об игре плоти государя и государыни, а о том, будет ли зачат престолонаследник. Не должно источиться Рюрикову роду. Молодой корень должен прорасти, считал боярин Фёдор Овчина. И были с ним согласны все, кто стоял за его спиной. А в каморе затаились князья Василий Тучков, Михаил Тучков, Борис Горбатый, бояре. И женщины присутствовали. Им тоже важно было знать, как тешились молодые, потому как жёнам доподлинно известно, когда творится детородное начало. Посему свахи Авдотья и Варвара проявили свою волю, потеснили князей и приникали к глазнице по очереди, ликуя оттого, что происходило в опочивальне.

А там в свете множества ярко горевших свечей в мнимом одиночестве бушевали страсти, как казалось боярыням, такой силы, от коих, случалось, и двойни нарождались. Боярыни Авдотья и Варвара, отваливаясь телесами от стены с глазницей, истово крестились. Варвара, забыв о всякой осторожности, воскликнула:

   — Истинно государь-батюшка ублажил государыню досыта! Еленушка лежит недвижна и ручки раскинула, жмурится и улыбается от неги.

   — Ах, срамница, хоть бы наготу прикрыла, — заметила Авдотья, вновь приникнув к глазнице.

Князь Тучков-старший взялся теснить Авдотью.

   — Полно, хватит владеть зрелищем! — потребовал он.

И Захарьин с Горбатовым возмутились. Им тоже нужно было узреть вершину торжества великокняжеской четы. В опочивальне, однако, огонь отбушевал и великий князь Василий Иванович больше не пылал страстью. Елена ещё понежилась в постели, показала всем боярам-князьям свои молодые прелести и потянулась за шёлковым далматиком, забыв надеть льняную белоснежную исподницу. Она прикрыла покрывалом алые маки невинности и встала. И свидетели «государева дела» покинули тайную камору, появились в малом покое перед государевой опочивальней. Там толпилось множество вельмож второго разряда. Все они смотрели на вошедших счастливцев жадными глазами и ждали от них откровения. Лишь митрополит Даниил шёпотом спросил князя Фёдора Овчину:

   — Одарил ли Всевышний молодых благодатью?

   — Щедроты Божии проявились в меру, — ответил достаточно громко князь.

Эти слова услышали все, кто был в покое. И, возбуждённо разговаривая, вельможи повалили чередой в Столовую брусяную избу, к накрытым яствами и хмельным столам, дабы продолжить свадебный пир.

Сам великий князь был доволен собой, потому как давно не испытывал такого блаженства. Он, как показалось ему, исполнил свой супружеский долг сполна и вскоре, утомлённый долгим свадебным днём, сладко уснул.

К Елене сон не приходил. Она, ещё не искушённая в мужской и женской близости, всё-таки поняла, что её супругу не хватало малости, коя венчает вожделение. Потом она узнает, чего недоставало Василию. Но, унаследовав от матери не лучшие черты нрава, Елена затаила в себе всё, что выведала о мужских пороках супруга, и обернула их во благо себе.