Великий океан

Наплавков вспомнил сибирские острожки оплот российского могущества, древниезаплесневелые срубы, похожие на монастыри. Десяток другой казаков, поселенных неизвестнокем, представлял в них силу, существовавшую только по привычке. Здесь было иначе. Дажеотсутствие Баранова, чье имя наводило трепет и создавало постоянную напряженность лагеря,не нарушало военных устоев форта. Большинство пионеров все еще оставалось завоевателями.Новые места не принесли счастья, не найденное сразу, оно потускнело. Промышленныеостались чужими на этой земле.

Зато некоторые приняли вторую родину сразу. Выстроенный в месяцы город, каждыйвенец сруба, проложенная тропа сближали их с хмурыми скалами, великим леснымпростором, с морем, ущельями диких гор. Клекот белоголовых орлов, глубокая тень каньонов,зеленые островки покойный, нетронутый мир. Он ждал своего хозяина...

Гарпунщик еще раз подкинул на спиле мокрую тушу барана, прибавил шаг. Стены ужебыли совсем близко, сейчас его окликает караульщик. Однако он подошел почти вплотнуюк форту, но ни часового, ни обхода на местах не оказалось. Не было их и возле узких,тяжелых ворот. Лишь после настойчивого стука промокшего, рассерженного Наплавковамежду зубьями палисада брякнул мушкет, показалось бородатое лицо.

Кто грохает? сердито спросил караульный, стараясь вглядеться в не видное сверхуподножие стены.

Наплавков окончательно разозлился. Лещинский последнее время мало следил загарнизоном. При Баранове подойти незамеченным к крепости нельзя было даже ночью.Жестокость правителя, наказывавшего виновных, Наплавков оправдывал. Распущенностион не выносил сам и не терпел ее в других.

Сказав пароль, гарпунщик угрюмо поднялся по тесаным ступенькам внутри ограды,молча толкнул калитку и, не отвечая на завистливый возглас бородача, приметившегодобычу, захромал к бараку, стоявшему у моря. Казарма была срублена одной из первых призакладке форта, и здание казалось давно обжитым. Здесь, в углу, отделенном сивучьимишкурами, с первого же дня гарпунщик и поселился.

Сюда обычно собирались почти все звероловы, находившиеся в крепости. Огромныйочаг, сложенный из дикого камня, давал свет и тепло. Смолистые корчаги душмянки, сухойплавник горели до утра, озаряя низкие конопаченные стены, увешанные снастями, широкий,на каменных плитах, стол. Перед очагом оставалось пустое пространство с двумя плахами,положенными на пни. Место, которое занимали только обитатели казармы. Приходившиерассаживались вокруг стола.

В этой казарме семейных не было. Промышленные гордились отсутствием баб. Пленныеиндианки жены других зверобоев, алеутки не наполняли сумрачное, строгое жильестарейших посельщиков. Не было и говора, напоминавшего курлыканье птиц, неустаннойвозни, пестрых лоскутьев, редкой унылой песни крещеных рабынь.

Одно только исключение было допущено в старой казарме. Высокий седой старикАфонин, сподвижник Баранова еще с шелеховских времен, промышляя речного бобра,нашел под скалой у горячего источника раненых старуху индианку и девочку. Старуха былауже мертва. Рысь прокусила ей шею. Два жирных ворона клевали посиневшую ногу индианкии даже не взлетели при появлении охотника. Девочка их не отгоняла. Братья великого Элясвященны. Да она и сама была почти без сознания. Хищник ободрал ей кожу с плеча испины, и девочка истекала кровью. Она успела лишь дотащить мать к воде, хотя помощьстарухе еще в пути стала ненужной.

Зверобой хотел пройти мимо. Много смертей и ран встречал он на своем веку, нотощие косицы, вымазанные кровью, темная худая спина подростка вызвали воспоминанияо далекой Миссисипи, о днях, проведенных пленником в индейской деревне, о детскихучастливых руках, просовывавших в щели бараборы пищу.

Старик снял нательную рубаху, разорвал полосами, залепил глиной ободранные места.Очнувшись и увидев чужого, девочка хотела вырваться, но сил не хватило, она снова потеряласознание.

Афонин прожил у ключа два дня, а когда раненая немного окрепла, забрал ее с собой.Он принес девочку прямо в казарму; насупившись, положил на свои нары, стоявшиерядом с углом Наплавкова, потом вскинул заросшее, скуластое лицо на притихших зверобоев.

Кто лаять будет? спросил он, чуть сбочив седую, в бобровой шапке, голову. Пушистыйхвост речного зверя открыл иссохшую стариковскую шею, но глаза глядели по-молодомузадорны; и воинственно.

Никто ничего не сказал. Афонина знали по всему Северу, сам губернатор Канады подарилему ружье. Единственный из русских, побывал он на вершине св. Ильи высочайшей горыАляски, пешком перевалил водораздел до Гудзонова озера. Все причуды ему прощались. Онбыл очень стар, и зверобои привыкли к его дикованьям.

Уналашка жила на нарах тихо, как мышь. Днем, когда промышленные уходили наберег, девочка выползала из своего закутка, приоткрывала дверь и долго сидела на пороге,удивленно разглядывая островки бухты, ломаную линию скал, поросшую нескончаемымлесом. Когда наступали ясные дни, можно было видеть вершины родных гор. Ярко-белые,чистые, они проступали за лесной равниной, на краю неба, и девочке казались совсемблизкими.

Потом пробиралась к очагу, трогала посуду, висевшую на крючьях, осторожно стучалапальцами и удивленно прислушивалась, как бренчит медь. Пугливая и настороженная,маленькая индианка ни разу не сказала ни слова и только однажды, увидев женщин,проносивших мимо казармы дрова, возбужденно крикнула «ко!», затем, съежившись у окна,снова притихла.

Старик приносил ей ягоды и рыбу, смущенно и ворчливо клал на нары. Что делать сдевочкой дальше, он не знал, посоветоваться с кем-нибудь мешала амбиция. Зато бережноохранял покой найденыша, не позволяя даже никому к ней приблизиться. Лишь как-тоднем, когда в казарме был один Наплавков, зверобой, указывая кивком головы на своинары, будто невзначай спросил у проходившего к двери гарпунщика:

Попам достанется?

Он сказал это притворно равнодушно, словно дальнейшая судьба девочки его совершенноне интересовала, но Наплавков понял, что старик сильно озабочен. Больше всего беспокоиламысль о миссионерах. Давние счеты были у него с ними.