По воле Петра Великого: (Былые дни Сибири)

   — Сысойко? — спросил Гагарин, что-то припоминая при этом имени. — Это кто же?

   — Батрак мой. Из наших краёв. Земляки мы... Плясать больно горазд... Вот увидишь, благодетель!.. Вот он! — указывая на входящего Задора, сказал поп. — Ну-ка, хлопче, потешь гостя дорогого... Спляши с дочкой... Пусть знают, как на Украйне люди веселятся. Ну!

И ещё круче, задорнее затренькал на бандуре.

А Задор, спокойный, невозмутимый на вид, низко поклонился Гагарину, изготовился, плечами повёл, дал выступить вперёд девушке, которая сразу оживилась при появлении друга, и вдруг, как орёл на добычу, кинулся за пляшущей девушкой, то вихрем проносясь вокруг, то обвивая её тонкий, сильный стан своей сильной рукой.

Лицо его, — безбородое, как у скопца, только с редкими усами, — обычно кажущееся немолодым, загорелось, помолодело. Глаза засверкали особой удалью и затаённой злобой. Если бы тигра можно было заставить плясать, он имел бы такой вид.

Но гости мало обращали внимания на танцора. Девушка сводила их с ума, тоже преображённая, трепещущая от страсти! Как птица, легко носилась она в танце, неутомимая, знойная, словно одержимая демоном сладострастия и пляски... Её возбуждение заражало гостей, и без того полных желаний.

Пляшет и видит всё это Задор. Вдруг остановился он в самом разгаре танца, поклонился ещё раз князю и быстро вышел.

Оборвал игру отец Семён. Остановилась Агафья.

Но гости и не возражали против такой неожиданной остановки. Слишком устали они глядеть и переживать то, что огнём наполняло им голову и грудь...

И словно рады были передышке. Даже хмель от вина ослабел, испарился у них из головы после этой опьяняющей, волнующей пляски.

Далеко за полночь окончилась пирушка, и на отдых разошлись хозяева и гости. Отец Семён под конец уже совсем опьянел, и его пришлось унести в чулан, где постлано было для него на этот раз. В боковушке, где спал обычно хозяин, Келецкого уложили. Трубникову постель устроили в той же горнице, где ужинали, составя рядом две широкие скамьи, покрыв их сенниками и периной.

   — А тебя, князь милостивый, уж не погневайся, прошу в моём покое почивать. Так батюшко мне наказывал. Тамо постеля получше и прибрано попригляднее... Уж не взыщи. Люди мы простые!.. Чем богаты, тем и рады! — говорила Агаша.

   — На твоей постели?! Да я вот уж, почитай, сорок дён, как приехал, тебя увидал, о том и мыслил: на твоей бы постели... — почти задыхаясь, негромко произнёс Гагарин, следуя за девушкой, которая сама со свечой в руке показывала ему дорогу в тёмных сенях.

   — Ступай! — вдруг обратился он к камердинеру, который до сих пор вёл осторожно под руку захмелевшего князя. — Иди себе, Иваныч! Я сам... Меня, коли что, хозяюшка поддержит... доведёт... А?.. Доведёшь? — кладя горячую, влажную руку на плечо девушки, спросил князь.

   — Доведу! — прошептала она, потупясь, косясь глазами на камердинера.

Но того вдруг и видно не стало, словно исчез, провалился он, так быстро юркнул верный, сметливый слуга в ближайшую дверь.

Вдвоём очутилась она с Гагариным в своей спаленке. Высоко постлана постель её девичья, белая, такая свежая, целомудренная на вид... Две перины положены одна на другую, подушек груда, как любит князь. И поверх всех — его две думки в чудесных шёлковых чехлах... И одеяло его собственное, на гагачьему пуху, шёлковое, стёганое. Туфли стоят, кувшин с квасом на столике у постели... Золотой подсвечник с прозрачной, витой свечою из воска крашеного... Ещё меньше кажется теперь самой девушке её спаленка. Тесно, душно ей здесь. Довела она гостя, уйти бы. Да он не пускает...

   — Пожди, не беги так скоро... Что скажу, послушай!.. Я спать ещё не сбираюсь. Уж и ты побудь со мною... Часочек... Слушай...

   — Слушаю... — невнятно проговорила девушка. Поникла головой, ловит чутким ухом не речи важного гостя, а иное... Не бродит ли под дверьми дружок её, не хочет ли и он подслушать и узнать, что здесь творится...

Но тихо кругом. Ни шороха, ни звука... И уже смелее произнесла она:

   — Слушаю, князь-воевода! Сказывай, што изволишь...

   — «Князь-воевода»!.. Как это ты приговариваешь?.. И глядишь так строго... Зачем? Боишься, што ли, меня? Не бойся! Я добрый... Ково полюблю, рай тому устрою... Слышь? Да, постой... Сама же ты где ляжешь, коли меня на свою постель уложить собралась?.. Где же ты?..

   — Я... я в светёлке, наверху... Тамо мне постлано...

   — Одна туды собираешься?! Хе, хе, хе!.. И не боишься!.. Или ждёшь, что придёт дружок ночку коротать?.. А?.. Не стыдись, не гляди так в землю... Ишь, вся огнём вспыхнула от стыда! Не надо! Я уж не молодой парень!.. Меня не стыдись. И ты, гляди, какая! Не девочка... Чай, знаешь, что на свете за любовь живёт?.. А?.. Есть дружок, а?..

Молчит, рдеет Агаша, слёзы брызнули даже из глаз.

   — Ну, ну... Ладно, верю, што нету никого... Умница... Хорошая девушка... Береги себя до замужества... На шею парням не кидайся... И счастье найдёшь... — неожиданно меняя тон, уже не так цинично и сластолюбиво, с оттенком отеческой ласки заговорил Гагарин. Слёзы девушки убедили его в невинности её. И он решил иначе пойти к цели.

   — Ну, милая, коли проводила, так и уложи, помоги старику... Хе, хе, хе... Вот, шлафрок мой одеть помоги... А я пока разоболокусь... Отвернися...

Быстро разделся Гагарин; при помощи девушки надел свой шлафрок, сел на край кровати и поманил к себе девушку:

   — Ну, умница, спасибо, что помогла. Поди, поцелую тебя и спать отпущу... Иди, не бойся...

Как осуждённая, подошла Агаша. Князь сперва нежно, по-отечески коснулся её лба губами и вдруг неожиданно обхватил за талию, привлёк, усадил рядом с собой, трепещущую, бессильную. Прижался к её груди плечом и зашептал, словно тайну великую сказать хочет:

   — Слушай, девушка... Чего дрожишь?.. Зачем боишься?.. Не бойся! Счастье твоё пришло к тебе... Слушай... Как увидал тебя, по тебе тоскую, словно мне двадцать, а не сорок лет, словно я и девок не видал!.. Слушай... Успокойся... Ты же, поди, знаешь, што на свете творится?.. Вот, и пойми, не могу без тебя! Приласкай малость... Саму малость... А я за то...

Задыхается на самом деле от волнения, договорить не может князь.

   — Боюсь... пусти!.. — залепетала пересохшими губами Агаша.

   — Не бойся... погоди... Слушай... Не противься... Не хочу я силой... Сама ты... поняла?.. Чтобы обиды тебе не было... Чтобы вольной волей всё, а не силком! Тогда мне радость будет полная... Не хочу насильно... Так, не противься... Мила ты мне... Больше всех на свете!.. По-моему сделаешь, так я... Золотом осыплю... Слышишь? Выше всех поставлю во всей земле!.. Царицей сделаю, слышишь? Я же Гагарин-князь! Повелитель всей Сибири... А может, и взаправду царём тут стану... Особливо если ты захочешь... Слышишь?.. Да не молчи... не сиди так... не трясись, как у волка в пасти... Не волк я...

Сидит, дрожит девушка, ни да ни нет не отвечает на шёпот лихорадочный и знойный. Только слёзы катятся по бледным щекам.

Остановился князь, только жмёт в объятиях девушку и снова шепчет:

   — Чего боишься?.. Чего стыдишься? Знаешь сама: нет той женщины в краю, которая не захотела бы на твоём месте побыть!.. Знаешь сама, красавица моя!.. Ну, так не упрямься... Ну... ну!.. Сбрось, сбрось это... Своими руками... Хочу, что бы сама ты... Ну!..

С трудом разжала губы девушка и сквозь зубы, как будто сведённые судорогой, проронила глухо:

   — Стыд... грех... Кто меня потом замуж возьмёт!..

   — Вот оно что! — радостно подхватил Гагарин, услыхав наконец, что причиной этого пассивного сопротивления, неожиданно выказанного со стороны девушки. — Какой же стыд алибо грех? Пустое... И замуж тебя выдам так, как и самой не снилось! Вот, хоть за этого красавчика, который со мной приехал, за Федьку Трубникова. Приметил я, как ты на него поглядывала, плутовочка... А ты и пожилыми не брезгуй... Такие, как я, тебе больше не попадутся... Ну, брось... Сними это скорее...