Волжское затмение (СИ)

– Б-бумм! – грохнуло у самого моста. Мелькнул султан дыма и вывороченной земли.

– Пу-бухх! – долетело издали, со стороны Вахрамеевской мельницы.

Больно отдалось в ушах, и Антон, застонав, закрыл их ладонями. Гудящая и звенящая голова отказывалась соображать. Стреляют… Откуда? Из-за Которосли? Кто? И зачем? Дурак, нашёл о чём думать… Домой, пока не ухлопали тут!

В голове как будто прояснилось. Но она кружилась, и уши были словно залиты водой. Антон медленно поднялся с земли, распрямился. Идти можно. Потихоньку. И пошёл. Но не домой. А к берегу Которосли. Поперёк дороги был брошен один из грузовиков. Из радиатора с шипением валил пар. На сиденье, на полу, на подножке и на земле темнели кровавые кляксы. Сам шофёр, бледно-серый и осунувшийся, как труп, лежал на траве у обочины. Но, кажется, дышал. Нос был разбит. Кровь шла и из ушей.

– Ба-бах! – ударило сзади, и Антона крепко толкнуло в спину воздухом. Он обернулся. Рвануло где-то в монастыре, там дымилось, и со стены у этого места была сорвана лемеховая кровля. Справа послышались глухие, сдавленные голоса. У правой обочины, в тени грузовика, сидели пятеро добровольцев. Держались за головы. Двое мучились рвотными спазмами. Один трясся. Двое других были отрешены и заторможены. Винтовки лежали тут же на траве.

– Н-ничего… – сквозь стук зубов выдавил трясущийся. – С-сейчас н-наши… Тоже дадут… С б-броневика…

– А толку? Пушка у нас не той системы… Далеко не выстрелишь… – с длинными паузами ответил отрешённый. – Не дай Бог – атака… Вот тут и запоём Лазаря…

– Домой… Домой надо… – простонал один из “тошнотиков”.

– Чёрт, Супонин идёт… Встали, встали, ребята…

– Вольно, вольно! – махнул рукой подошедший офицер. – Кто может стоять, держать винтовку и хоть чуть-чуть соображать – быстро на баррикаду! Возможна атака с той стороны! Остальным сидеть, приходить в себя.

Последние слова Супонина заглушил звучный удар, и высокий столб воды взметнулся в Которосли у самого моста. Баррикаду и застывших на ней с винтовками добровольцев щедро обдало брызгами. Трое контуженных тяжело поднялись, взяли винтовки и поплелись на баррикаду. Офицер, казалось, был удивлён. Он внимательно поглядел им вслед и чуть покачал головой. Не по себе стало и Антону. Еле живы, а геройствуют. Чего ради?

– А ты что? Тебя не касается? – обернулся офицер к Антону. Это был тот самый носатик, который командовал колонной. – Где твоя винтовка?

– Нет пока… – развёл руками Антон. А что было делать? Попался…

– Как нет? Доброволец? – вытаращился на него Супонин. Казалось, он сейчас выколет Антону глаз своим длинным маслёночным носом.

– Н-нет… Не успел ещё… – пролепетал Каморин.

– А чего бродишь тут, дурило? Проваливай! Быстро! – звонко рявкнул прямо ему в лицо Супонин. Антону даже с его заложенными ушами это показалось оглушительным. Но офицер вдруг замер, скосил глаза в сторону реки и чутко прислушался.

– Ложись! – внезапно крикнул он и сделал Каморину мастерскую хулиганскую подсечку. Взмахнув руками, Каморин грохнулся наземь. Рядом упал Супонин. Тут же над ними режуще взвыло, сильно тряхнуло, и метрах в пятнадцати, у угловой башни монастыря, чёрно взметнулась земля. Над головами раздался короткий свист, и в борт грузовика что-то хрустко врезалось. Офицер вскочил, отряхнулся, поднял фуражку и толкнул Антона. Тот медленно встал.

– Понял? – опять рявкнул Супонин. – Бегом отсюда! Живо! – и, развернув его за плечи, дал ощутимого тычка в спину. – Бегом! Стрелять буду!

Антон нехотя побежал. Каждый шаг тупо отдавался в голове и поднимал в глазах тёмные волны. Только в маленьком узком прогончике, ведущем в сторону Большой Рождественской, он прислонился к забору и, крепко сжав руками виски, опустился на корточки. В голове, и без того больной, путались, рвались, перемешивались впечатления последних минут. Страха не было. Лишь тупое ошеломление и неприятное, недоброе удивление. И тоска. Чёрная, тошнотворная тоска, от которой замирало сердце и не хотелось жить. Слишком дёшево стоила она, его жизнь. Ничего не стоила. Он и раньше понимал это, но с особой чёткостью ощутил только сейчас, под снарядами и осколками.

Понурясь, смиряя головокружение, добрёл Антон до Сенной площади. Путь ему перегородила беспорядочная толпа. Люди были одеты кое-как, наспех. Но на многих Антон с удивлением увидел тёплые кофты, телогрейки, пальто и даже тулупы. В руках и за плечами они несли мешки и узлы, вели за собой в голос ревущих, перепуганных детей и с тоской оглядывались назад. Навстречу, сгоняя толпу к тротуару, прогремела в сторону Всполья пожарная команда с бочками и помпами. Антон поднял глаза и оторопел. Над Вспольем непроглядным фронтом поднимался чёрный дым. Посвежевший ветерок доносил яростный гулкий треск большого пожара. И висел в воздухе, как реденький снежок, серый пепел. В сочетании с орудийной пальбой на Которосли это зрелище было чудовищным и невыносимым. И приступ липкого, безнадёжного ужаса холодно сковал Антона с ног до головы. Далеко ли? Дунет ветер посильнее – и всё тут за одну ночь выгорит. И что? И куда? И как жить? Но тушат же… Вон, поехали. С версту дотуда… Может, и обойдётся ещё. Но что делать? Господи, что делать-то?

Еле переставляя ноги, в жутком, мурашечном оцепенении, как в кошмарном сне, добрёл Каморин до своего дома в Даниловском переулке. Постучал, ожидая увидеть насмерть перепуганную Дашку. “Ей-то что сказать? Что?” – мучительно билось в голове.

Даша открыла калитку. Одета она была в свою блузку с кружевными рукавчиками и длинную юбку, но всё наспех, без оглядки. Вот и обуться не успела, босиком выскочила. Но не испугана, нет. Встревожена только.

Антон шагнул во двор. Даша задвинула засов и, вскрикнув, бросилась ему на шею.

– Антон… Что там? Как там? Я уж чего-чего не передумала! Там стреляют, тут горит… Где ж тебя носило-то? Ой! Да ты испачкался… И нос кровит! – и, качая головой, отступила от него, пристально оглядывая.

– Дашка… Дашка… – простонал Антон, и сквозь заложенные уши собственный голос показался ему чужим. – Всё плохо, Дашка. Всё очень, очень плохо…

– Плохо, Антон, – кивнула она головой и вытерла рукавом глаза. – Пойдём в дом.

– Всполье… – бормотал, как спросонья, Антон. – Всполье горит, вот что страшно. А стреляют – это ничего… Это на Которосли, далеко пока…

– Антон, – робко позвала Даша. – А у нас…

И осеклась.

– Гость у вас, – раздался звучный, сто лет не слышанный, но единственный на свете голос. – Далеко, говоришь? Лиха беда начало…

И в сени шагнул отец Антона, Василий Андреевич Каморин. Он был всё таким же – рослым, подвижным, налитым недюжинной кузнечной силой и добро улыбчивым. Но глаза не смеялись. Хмуро, тревожно и устало глядели они из-под воспалённых век. Всегда круглое, широкое лицо осунулось и побледнело, нос заострился и вытянулся. Густые и лежавшие ранее копной тёмно-русые волосы были коротко острижены, и круглая голова бледно просвечивала в них. В усах обильно проглядывала стальная седина. В свои сорок два года он казался старше и строже. Раньше отец сильно сутулился, но не придавал этому значения. Рабочему человеку, говорил он, выправка ни к чему. Но теперь он весь будто подобрался, подтянулся, выпрямился. В его жизни определённо что-то изменилось. Что – нельзя было понять.