Волжское затмение (СИ)

– Значит, в глубине души вы такую возможность допускаете? – жёстко спросил он.

– Нет, но должен предупредить, что в этих условиях строго контролировать не смогу. Особенно, если вдруг станет широко известно о событиях в Москве. Тогда я совсем ни за что не ручаюсь, – развёл руками немец.

– Так-так. И главный вопрос. Когда вы сможете издать и распространить приказ о полном разоружении и строжайшем нейтралитете? – приглушенно, но грозно, как отдалённый гром, пророкотал Перхуров.

– Хм…хм… – покряхтел Балк. – Понимаю вас… Но, чтобы отдать такой приказ, я должен посоветоваться с моим начальством. Я не уполномочен отдавать такие приказы лично.

– Не хотелось бы вас огорчать, господин лейтенант, но вам придётся действовать самому. Под свою ответственность. Связи с Москвой у нас здесь нет. Никакой. И в ближайшее время не будет. Какие-либо сношения с Закоторосльной стороной вам и вашим людям с сегодняшнего дня я своей властью запрещаю. Это территория противника. А я должен быть спокоен за свои тылы. Да и за вашу безопасность тоже. Вы хорошо меня поняли, господин Балк? – опять мерно зарокотал Перхуров.

Балк беспокойно заёрзал на стуле. Теперь он сидел, как нежеланный гость, – на самом краешке.

– А если я откажусь? – осторожно улыбнулся он.

– Не советую, – покачал головой Перхуров. – В этом случае мы будем действовать сами. Без вас. У нас хватит наличных сил, чтобы арестовать всех ваших людей здесь, в центре города, разоружить и интернировать. Все нежелательные излишества этой акции будут на вашей совести, господин лейтенант. Но мы уважаем вас и ценим ваш статус. И хотим, сотрудничая с вами, действовать официально.

Угроза Перхурова была дутой. Наличных сил у него не хватало даже на оборону, которая всерьёз ещё и не начиналась. Слышалась ленивая винтовочная стрельба, да ухающие – то ближе, то дальше – разрывы снарядов на берегу Которосли. Где уж тут вылавливать по городу этих немецких охломонов…

– Что ж, благодарю за откровенность, – неторопливо, вдумчиво проговорил Балк, снова садясь на полный стул и вальяжно откидываясь. – Приказ будет. Но для этого прошу вас направить мне официальное обращение. Я беру на себя слишком многое и прошу это учесть. У нас не войсковая часть, военнопленные уже не солдаты, и приказы не имеют должной силы… Я поставлю людей…под молот и наковальню, так?

– Между молотом и наковальней, – поправил молчавший до этого Верёвкин. – Изучаете разговорный русский? Очень приятно…

Карпов насмешливо и зло покосился на старого приятеля.

Перхуров встал. Поднялись нехотя и Карпов с Верёвкиным.

– Благодарю вас, господин Балк, за ценную информацию, толковые разъяснения и доброе отношение. Обращение будет сегодня же подписано и направлено вам. Надеюсь на плодотворное дальнейшее сотрудничество. До свидания, – с чувством произнёс Перхуров и поклонился.

Балк в ответ кивнул Перхурову, генералам, развернулся по-строевому и вышел. На столе осталась пачка его папирос. Загудела чугунная лестница.

– Хитёр, подлец, – задумчиво пробурчал Карпов.

– Да, этот немчик тот ещё… Знает-то намного больше, чем говорит. И вообще, тёмная лошадка, – вздохнул Верёвкин.

– Тёмная лошадка… – механически, задумчиво повторил Перхуров. – Ничего, проясним. Да, непрост… Непрост. А чего вы хотели, господа? Тупых солдафонов на таких должностях не держат.

Карпов с Верёвкиным сидели у стола и с наслаждением затягивались немецкими папиросами.

– А хороший табачок у немца. Я уж измучился нашими – сено, оно и есть сено… Присоединяйтесь, Александр Петрович, – рассмеялся Карпов, пропуская струю дыма сквозь пышные усы.

Трудный день

Небо никак не прояснялось. Стояла с утра над городом пасмурно-бледная пелена с редкими бесполезными голубоватыми просветами. Точно так же, смурно и серо, было на душе у Антона. Уж за полдень перевалило, а он всё бродил и бродил по настороженно притихшему, ошеломлённому внезапными событиями городу. Над разлапистой Знаменской башней полоскался на ветерке бело-сине-красный флаг. Такие же штандарты, но чуть поменьше, висели по бокам арки ворот. И весь центр города, почти каждый дом был украшен полосатым трёхцветьем. Навстречу нет-нет да появлялись нарядные, богато одетые люди. Фраки, костюмы, парадные чиновничьи мундиры ещё недавних времён. Некоторые франты шли под ручку с разодетыми в шёлк и кружева дамами в модных лёгких туфельках-босоножках, которые до войны считались высшим шиком. Было чудно. Казалось, что и эти флаги, и эти одежды навсегда исчезли из жизни ярославцев.

У гостиницы “Бристоль” на афишной тумбе и на стене у парадного подъезда висели уже знакомые Антону листки с воззванием и приказом. Но люди не задерживались здесь. Может, не считали нужным, может, читали более бегло, чем полуграмотные обитатели предместий. А может, уже отучены.

Навстречу и попутно то и дело сновали вооружённые люди – офицеры, отряды добровольцев, милиционеры. Добровольцы старательно и неумело печатали шаг, покачивая винтовочными штыками. У многих, как и у Витьки, на винтовках не было ремней, и они болтались за худыми, сутулыми спинами на чём попало: на бельевых верёвках, тесьмах, поясках. Те, другие, которых Антон видел утром на Сенной, были куда более собранны и сноровисты. “Значит, у них одни – для боя, а другие – эти вот, вроде Витьки – резерв, что ли… Так. Но куда их ведут?” – размышлял Антон. Шли они в разных направлениях, но, судя по всему, оказаться должны были на набережных – Волжской и Которосльной. Зачем? Ох, посмотреть бы, что они там делают… Но это было затруднительно. На подходе к Стрелке, ещё у Соборной площади, Антон увидел плотное оцепление и повернул обратно. Не было прохода по улицам и переулкам к Волге. Повсюду стояли хмурые, неразговорчивые, грубые милиционеры, и обычным горожанам хода не было. Дворы, как успел заметить Антон, тоже были перекрыты, и в них постоянно околачивались какие-то подозрительные люди в гражданском. Каморин знал здесь тайные лазейки, но рисковать среди бела дня было слишком опасно. Пропускались только офицеры и организованные отряды добровольцев. Губернаторский переулок был даже перегорожен самодельным шлагбаумом – деревянным брусом, к концу которого было ловко прилажено тележное колесо на ступице. Когда подходил очередной отряд, конец бруса с грохотом откатывали к тротуару. Добровольцы под командой офицера добросовестно маршировали дальше, а милиционеры поспешно закатывали брус опять поперёк улицы, отгоняя увязавшихся за добровольцами гомонящих мальчишек руганью, пинками и затрещинами.

Только за Мякушинским съездом, у водокачки, Антону вместе с другими любопытными удалось выйти к реке. Здесь было пока свободно и пусто. Только вдалеке, у пристаней, шла какая-то суета и работа. Слышался стук лопат и ломов.

– Что делают-то? – недоуменно спросил Антон у худого длинноволосого мужчины с испитой усталостью в глазах.

– А не видишь? Укрепляют… Бруствер делают, окопы. Оборона, брат, не фунт изюму… А ребятки-то недовольны. Мы, говорят, воевать записывались, а не лопатой чертомелить! Да у них разговор короткий… Без позиций много не навоюешь, это да. Город в крепость превратить хотят, во как! – посмеиваясь, ответил он.