Волжское затмение (СИ)

Сжав кулаки и прибавив ходу, Антон зашагал вверх по Варваринской. Скорей! Скорей… Уже миновалась Екатерининская улица, уже желтел впереди Волковский театр, как вдруг путь Антона преградила толпа на тротуарах и проезжей части. Люди толклись, вставали на мыски, подпрыгивали, тянули шеи в сторону Театральной площади.

– Вон, вон! Идут! Ведут! – понеслось над головами.

От площади, двигалось невесёлое шествие. Впереди выступали двое гражданских с винтовками наперевес. Сердитых. С жёсткими хмурыми лицами. За ними беспорядочно, растянуто брели полтора десятка мужчин. Оборванных. Избитых. Некоторые были ранены, и на самодельных – из разодранных рубах – повязках виднелись кровавые пятна. Их поддерживали под руки, не давали упасть. Лица у всех были черны и подавлены, спины сутулы. Лишь трое-четверо из них держались молодцами. Не опуская голов, они смело и прямо глядели на зевак. И тёмные, запавшие глаза были спокойны и чуть презрительны. У Антона ёкнуло и упало сердце, когда среди них он узнал Виталия Щукина, отцовского приятеля. Щукин часто бывал у них в доме тогда, до октября. А потом, кажется, заседал в городском Совете. Оба глаза у Щукина были подбиты, нос кровоточил. На лице застыла злая усмешка. Две искорки почти невидных глаз скользнули по лицу Антона, чуть дрогнул рот, но Щукин не обернулся. Следом за ним, поддерживая согнутого в дугу парня с перевязанным предплечьем, шёл Андрей Ваверняк, партийный вожак рабочих речного порта, невысокий, плотный, неунывающий хохол из Николаева. Когда-то смешливые, острые и искрящиеся глаза его теперь застыли и освинцовели. Были и другие, которых Антон мельком встречал в городе, но не знал их имён. Шли тяжело, крепко – до желваков – сцепив зубы. И беспорядочное шарканье шагов было безнадёжным и угнетающим.

– Ишь, идут-то… Прямо как каторжные… – озадаченно присвистнул кто-то.

– А что ж! Похозяйничали – и будет. Пора и ответ держать, – рассудительно ответили ему.

– Да кто? Кого это? Куда их? – подпрыгивал и выглядывал из-за плеч любопытный коротышка.

– А не узнаёшь? Большевики это. Доигрались, дяденьки. Крепко ж им досталось!

– Осадить! Осадить на тротуар! – раздался резкий металлический голос. – Дорогу! Дорогу арестованным!

Толпящиеся на проезжей части отхлынули, и процессия поплелась дальше, к Пробойной улице. По бокам, с обеих сторон, её конвоировали четыре милиционера с винтовками. Замыкали шествие ещё двое штатских с маузерами в руках. Командовал колонной бледный, остролицый офицер с георгиевской ленточкой, которая, как шеврон, была нашита на левом рукаве. Он шёл поодаль, жевал травинку и покрикивал на толпу.

– Куда ж их повели-то? В Волге, что ли, топить? – слышались недоуменные возгласы.

– А похоже на то! Не хотят на эту мразь патроны тратить… И поделом! Довели страну до ручки, бандиты краснопузые, мать их… – злобно донеслось до Антона.

Но таких было мало. Большинство зевак молчало. Вздыхая и качая головами, люди угрюмо глядели вслед уходящей колонне. Странно, но на какой-то миг Антон и в себе ощутил раздражение против этих несчастных арестантов. Сдали город! С такой лёгкостью сдали! Где ж ваши отряды и дружины? Схлынули? Стушевались? Сдрапали? Позор! Но тут же устыдился этих чувств. Нет. Всё наверняка гораздо сложнее. Он просто чего-то не знает. Да и чёрт их разберёт! У него Дашка. Скорее к ней. Домой. Она там одна. Мало ли что…

Что могло случиться с Дашей, да и с ним самим, Антон не знал толком. Даже догадки были сейчас невозможны. Ясно было одно. Их прежнее существование было опрокинуто. Вверх дном. Решительно и грубо. И теперь всё нужно начинать заново. Или приспосабливаться к новой обстановке, в которой ни бельмеса пока не ясно, или бежать из города. К отцу, в Москву. Но с какой, собственно, стати он должен бежать из родного города? Подумаешь, белые! Неизвестно ещё, чем всё это у них кончится. Ни в их воззваниях, ни в выступлении Савинова, ни в показных призывах Карпова Антон не услышал никакой определённости. Они лишь звали ярославцев на свою сторону. Значит, положение у них очень шаткое. Пересидеть бы хоть пару дней, пока прояснится. Дашку бы только отправить куда-нибудь подальше из города, от этого кощея Перхурова и его змеиноглазого приятеля. Но красные-то хороши! Разгильдяи. И предатели…

Сжимая кулаки и ругательно шевеля губами, Антон вышел на Большую Линию, что вела от Семёновской площади мимо театра к монастырю и Которосли и ошеломлённо застыл в толпе зевак, услышав громкие, грозные, лязгающие звуки.

Впереди загадочной и шумной колонны рысью скакал на неуклюжей лошадке офицер с раскрасневшимся лицом и длинным вздёрнутым носом. В правой руке у него был белый флажок, и он размахивал им, подавая какие-то сигналы. А вслед за ним с оглушительным воем, скрежетом и лязгом катилось, подрагивая, серо-зелёное клёпаное чудище, похожее на гигантского древесного клопа. Грохоча металлическими зубастыми колёсами, чудище тряслось и содрогалось на булыжнике мостовой и трамвайных рельсах. Три тупых пулемётных рыла с ленивой злобой глядели из башенок. Портик водителя спереди был приоткрыт, и за ним виделось усердное копошение и мелькание. Бронеавтомобиль прогрохотал мимо, и вслед прокатили три грузовика. Военных, американских. С открытыми кабинами, кургузыми, коробчатыми кузовами и гремящими цепями. Первая и вторая машины были доверху нагружены строительным хламом – досками, брёвнами, длинными кусками рельс, обрезками труб, битым кирпичом. А в третьей ехали добровольцы. Молодые. В гражданском. Одни сидели, прислоняясь к борту и зажав коленями винтовки, другие стояли. Скорость была безопасной, и их лишь потряхивало. Надвигалось, кажется, и впрямь что-то интересное, и Антон, пораздумав, решил узнать, что же затеяли перхуровцы. Колонна уже пропала из виду в стороне Богоявленской площади, а по Большой Линии всё шагали и шагали любопытные горожане. Тут и там сновали и визжали пронырливые мальчишки.

– К мосту, к мосту поехали! Баррикаду делать будут!

– Слышь, баррикаду! Айда к мосту!

– Ага! Так тебя и пустили!

– А мы – в обход!

Перед площадью уже стояло оцепление, и попасть на неё было трудно. Угадав среди милиционеров старшего, Антон, недолго думая, подошёл к нему.

– Мне в штаб надо. Я от генерала Карпова, – твёрдо и чуть небрежно проговорил он, протягивая записку. – В добровольцы…

– Ещё один… – даже не прочитав, сморщился, как от зубной боли, милиционер. – Куда вас, недорослей, чёрт несёт, дома не сидится, под пули лезете… Ладно. Федюхин, пропусти! Но смотри, там опасно! Без глупостей! – и выразительно погрозил Антону кулаком.

Дальше оцепления не было, и Антон, дойдя до гимназии Корсунской, осторожно проскочил мимо. Впереди уже виднелась длинная металлическая ферма Американского моста через Которосль. Там, кормой к мосту, стоял броневик, и добровольцы поспешно сбрасывали с грузовиков строительный мусор. Завал у моста понемногу разрастался. Вдруг над самым ухом Каморина что-то резко взревело, и тут же мощный толчок выдернул землю из-под его ног. В ушах тонко зазвенело, а перед глазами поплыла тёмно-зелёная рябь. Проморгавшись и чуть опомнившись, Антон осознал, что лежит поперёк тротуара, уткнувшись головой в пыльный ствол старого клёна. Сглотнул. Уши чуть прочистились, но в них по-прежнему звенело и свербило. Он сел, прислонился к клёну, нащупал картуз и нахлобучил на гудящую голову. Напротив, через улицу, у белой стены монастыря, земля была уродливо взрыта, дымилась, и комья её валялись повсюду вокруг. А на самой стене появились глубокие красные отметины.