Музыка души

Беспокойство за Модеста, окончившего в марте училище и отправившегося служить в Симбирск, тоже радости не добавляло. От него пришло несколько писем, из которых невозможно было понять в каком он состоянии: он то радовался, то тосковал, то жаловался на безденежье и несчастье в любви. При этом о службе не заботился совсем – все его радости и горести зависели исключительно от бурной светской жизни. Насколько Петр Ильич был спокоен за Толю, в уверенности, что тот все силы отдаст службе, добиваясь хорошего положения, настолько страшила его судьба Моди.

***

Уступив настойчивой просьбе своего больного чахоткой ученика Володи Шиловского, Петр Ильич отправился к нему за границу, в очередной раз расставшись с мечтой провести лето у сестры. А как хотелось погостить у нее! Временами появлялось желание участвовать в семейных делах, видеть вокруг себя детей. Но жениться самому мешал страх потерять привычный, столь необходимый для композиторской работы уклад. Сашина семья представлялась в этом отношении идеальным выходом: он мог пожить среди родных, пообщаться с детьми, которых любил, и при этом не был связан обязательствами и в любой момент мог уехать.

Выезжая за границу, Петр Ильич боялся застать Шиловского при смерти. Однако тот чувствовал себя гораздо лучше, хотя и был еще слаб. Пробывши в Париже два дня, они перебрались в небольшую швейцарскую деревню Соден. Деревня лежала у подножия горного хребта, не слишком высокого, зато покрытого густым сосновым лесом. Вокруг располагались прелестные замки, восхитившие Петра Ильича. К сожалению, присутствие множества больных чахоткой портило наслаждение природой. От вида этих несчастных на Петра Ильича напала такая страшная тоска, что первые дни он едва мог держать себя в руках. Но вскоре он успокоился, тоска улеглась, и он погрузился в заботы о Шиловском, жизнь которого висела на волоске.

В свободное от процедур время они вместе бродили по живописным окрестностям – доктор советовал пациенту побольше дышать горным воздухом. Особенно впечатлил Петра Ильича замок Кенигштейн, от которого остались лишь живописные развалины, среди которых возвышалась одинокая башня. Они с Володей поднимались на нее, чтобы посмотреть на открывавшийся сверху вид. Внизу расстилались широкие просторы полей и небольших холмов, в ложбинах ютились деревеньки с белыми домиками, на горизонте их окаймляли горы.

Величественная красота местной природы вдохновляла, и по утрам, когда Володя был у врачей, Петр Ильич в одиночестве удалялся в местечко под названием Драй Линден и там сочинял.

Однако спокойно отдохнуть на курорте не пришлось. Между Францией и Пруссией началась война, и люди из Содена спасались в Швейцарию. Наплыв путешественников был так велик, что многие не находили места в поездах и отелях. Вместе с пассажирами везли войска к французской границе, отчего происходила невероятная кутерьма и затруднения. Чтобы избежать ее, Петр Ильич с Володей поехали в Швейцарию окружной дорогой через Штутгарт. Но и этот путь оказался неудобным и беспокойным: невообразимая теснота в вагоне, проблемы с едой и питьем.

С неимоверным трудом добравшись до Швейцарии, они обосновались в Интерлакене. Природа этого местечка восхитила Петра Ильича еще больше, чем Соден. Городок расположился между двумя озерами – Тун и Бриенц, из-за чего и получил свое название [17]. Неописуемо красивое зрелище представляли собой огромные голубые озера в окружении гор, внизу покрытых лесами, а сверху – снежными шапками.  Восторгам и удивлению Петра Ильича не было пределов. Целыми днями он гулял по окрестностям, нисколько не уставая. И все же его постоянно тянуло на родину.

***

Консерватория становилась все противнее, занятия утомляли до крайности, ученики вызывали раздражение, но иначе не на что было бы жить. Стремясь к свободе, Петр Ильич решил сделать хотя бы первый шаг к ней: съехать от Николая Григорьевича. Жизнь с ним на одной квартире сделалась невыносимой. Деспотичный характер Рубинштейна, его привычки, противоположные привычкам Петра Ильича, вызывали досаду, злость и, как следствие, невозможность спокойно работать.

И вот на тридцать втором году от роду ему удалось-таки начать самостоятельную жизнь. Он переехал в Гранатный переулок, где в пятиэтажном доме классического стиля снял квартирку из трех крохотных комнат, и с увлечением занялся ее обустройством. Радость почувствовать себя независимым, полновластным хозяином своего времени была поистине безграничной. Обставить квартиру как следует на свои скромные средства не получалось: большая оттоманка да несколько дешевеньких стульев стали единственными приобретениями. Зато впервые появилась собственная прислуга – молодой парень Михаил Софронов. Правда, у Михайлы была одна забавная особенность: он любил деревню и потому не принимал места, если на лето нельзя было уехать к себе, в Клинский уезд. Но в данный момент Петра Ильича это устраивало.

Дел по возвращении в Москву прибавилось: он взялся быть рецензентом в «Московских ведомостях». Герман Ларош, с которым он все-таки помирился, перебрался обратно в Петербург, а заменить его в журналистике должен был Губерт – человек болезненный да к тому же ленивый, и потому не исполняющий свою задачу как следует. Не желая оставить Москву без серьезного рецензента, что могло повредить всему музыкальному делу, Петр Ильич с Кашкиным решили заменить нерадивого товарища.

Писание статей оказалось в какой-то степени даже увлекательно, к тому же давало дополнительный заработок, но, увы, отнимало время, которого было и так-то не слишком много. С лихорадочной торопливостью Петр Ильич стремился любой свободный час посвятить сочинению и так утомлялся, что порой не оставалось сил написать пару строк родным.

По-прежнему сильно беспокоил его Модест. Оказавшись в Симбирске, он немедленно начал жаловаться на жизнь, которой совсем недавно был вполне доволен. Писал, что председатель его не ценит, нарочно не обращает внимания на его заслуги, и вообще его никто не любит. При этом швырял деньгами так, что становилось страшно: в Петербурге оставил множество долгов, в Симбирске наделал еще больше. А когда Петр Ильич потребовал отчета о своем поведении, Модя с наивной уверенностью заявил, что ему просто необходимо платить за пикники, складчины в пользу раненых, конфекты для дам, обеды и подписки в пользу актеров. Безалаберность младшего брата начинала не только тревожить, но и злить, особенно «конфекты для дам» вызвали негодование Петра Ильича. А что самое неприятное – в поведении Модеста он с ужасом узнавал свои собственные недостатки, и это раздражало еще больше. Однако он продолжал высылать деньги, сам при этом постоянно в них нуждаясь. Ну не мог он бросить брата, даже если тот сам был виноват.

Видя бедственное положение коллеги, Николай Григорьевич посоветовал дать концерт и заработать немного денег. И Петр Ильич решил написать что-нибудь новое, дабы заинтересовать публику. Не смея рассчитывать на большой оркестр, он ограничился квартетом, посвятив ему весь февраль.

Концерт, состоявшийся в марте и прошедший с большим успехом, посетил Тургенев. Внимание знаменитого писателя подогрело интерес публики. Позже он благожелательно отозвался о сочинениях Петра Ильича, к удовольствию последнего.

На каникулах Петр Ильич съездил в Конотоп к Николаю, потом в Киев к Анатолию и, наконец, вместе с последним к Александре в Каменку. Проведя у сестры большую половину лета и насладившись теплой семейной обстановкой, вместе с Модестом он уехал в Низы к Николаю Дмитриевичу Кондратьеву – предводителю дворянства Сумского уезда.

Петр Ильич познакомился с ним еще в годы обучения в Училище правоведения. Но тогда знакомство осталось шапочным, по-настоящему сблизиться они не успели. А совсем недавно в Москве – куда Кондратьев с женой и дочерью приехал на зиму – они встретились у общих знакомых и быстро сдружились. Петра Ильича привлекал в Кондратьеве неиссякаемый оптимизм. Жизнь для него была вечным праздником и ликованием, любые беды он рассматривал как нечто временное, за чем непременно последует радость. Даже самый простой разговор с ним вселял заряд бодрости, что было необходимо Петру Ильичу, подверженному частым приступам меланхолии.