Баязет

, что воды не принесли, они снова опустили головы, и прапорщик впервые услышал, как стонут животные - они стонали почти как люди...

- Вот и всегда так, - объяснил ездовой солдат, - сердце изныло, на них-то глядючи, ваше благородье!

Клюгенау двинулся вдоль коновязи, и лошади тянули его зубами за рукава, словно требуя чего-то.

- Осторожнее, ваше благородие, - подсказал ездовой. - И закусать могут... Они - ведро покажи им - так зубами его рвут. Всю посуду перепортили. А то кидаться начнут одна на другую. Видите, все уши себе обгрызли. Плохо им, страдалицам нашим...

Иные из лошадей с остервенением рыли копытами землю, поминутно обнюхивая яму, точно ожидая появления из почвы воды.

Особенно ослабевшие животные казались сухими настолько, будто из них уже испарилась всякая влага.

Да, это было ужасное зрелище, и барону сделалось не по себе.

Придя в свою камору, он долго не находил дела, потом решил переменить портянки. Раскрыл чемодан со своим холостяцким добром - беспорядок в вещах был немыслимый, и он долго выуживал чистые портянки среди всякого хлама. В груде белья блеснула ребром жестянка, и Клюгенау неуверенно извлек наружу давно забытую банку офицерских консервов.

- "Сосиски с горохом, - прочел он, - Москва, братья Ланины, по способу Аппера. Ешь - не сомневайся..."

Барон сел на пол перед развороченным чемоданом и в каком-то отупении долго смотрел на консервную банку. Потом встал и, надвинув фуражку, вышел. Даже подошвы жгло ему, так раздваивалась перед ним дорога: или к цыганке, у которой "сыночек", или к Аглае, которая ближе и роднее.

Словно витязь на распутье, торчал он посреди двора, и броская надпись на ободу жестянки: "Ешь - не сомневайся..." - уже начала привлекать к себе страждущих.

Клюгенау обрастал кружком любопытных.

- Это што же такое? - спросил Хренов.

- Консерва... Ее немец придумал.

- Ты не ругайся при его благородье!

- А я и не ругаюсь. Так немец назвал ее.

- Варят ее или сырой едят?

- Эх ты, серость! Ее убить надо сначала...

- Да ну? Неужто?

- Вот те и ну...

Клюгенау широко размахнулся и поднял банку:

- Вот что, братцы: ешь - не сомневайся!

По всем расчетам турок, Баязет должен бы уже пасть и, открыв ворота, дать выход мусульманскому гневу: Фаик-пашс не терпелось рвануться за Чингильский перевал, чтобы устремить конницу на север, вытоптав плодородные земли Армении и Грузии. Кази-Магома в нетерпении рассылал по Кавказу своих лазутчиков, и вот пришел радостный хабар: из Чечни и Дагестана русской армии был нанесен удар в спину. Начался кровавый мятеж внутри тех областей, где мюриды водили Кази-Магому бережно под руки. Поскорей бы влететь в тесные ущелья Чечни и поднять над скалами зеленое знамя пророка! Аманатами и веревками, проповедями и налогами опутать, связать по рукам и ногам, чтобы власть нового имама воссияла в венце могущества и славы.

А дело только за малым - за Баязетом...

- Что Баязет? - спрашивал каждое утро Кази-Магома.

- В безумии