Зелимхан

В далекой юности Гушмазуко знал Харачой,

насколько он помнил, совсем другим: иными были люди,

иными и сходки. Конечно, и тогда были подлецы, вроде

старшины Адода, и трусливые Веденские купцы,

заигрывающие с крепостным начальством. Но тогда они

бы и рта не посмели раскрыть. А вот теперь

возглавляли всякое обсуждение одни они, собственно, и

говорили, и решали, и калечили людей, лишая их последнего

мужества.

В былые времена на сходе общины можно было

услышать мудрый спор или притчу. Теперь у харачоевцев

остались лишь похожие на скелеты тела, а души их

мертвы и запроданы страху. И потому нынешние

сходки в Харачое — безвольная толпа, выслушивающая

все очередные приказы пристава, оглашаемые его

верным слугой — старшиной, и не способная возразить

ничему.

С этими мыслями старик сидел подле сарая и ладил

соху для завтрашней пахоты. А неподалеку от него

Солтамурад чинил дышло для упряжки быков. За этим

занятием застал их Зелимхан, незаметно пробравшийся

в сад родного дома.

«Они не знают еще о грозящей беде, — подумал

абрек, издали наблюдая этих бесконечно близких ему

людей, — хлопочут себе спокойно и не помышляют, что

не сегодня—завтра возьмут их да отправят в Сибирь

только за то, что никто до сих пор не выдал меня... Что

сказать им? Что предложить? Пойти к начальнику

округа и просить о пощаде? Но ведь не станет же

полковник слушать отца абрека или его брата, не тронут его

их слезы. Да и старик не пойдет к нему, нет! Он скорее

в Сибирь пойдет, а унижаться перед царскими

чиновниками не будет... Пойду-ка я к начальнику сам, —

продолжал размышлять Зелимхан, — может, договорюсь

с ним... А если нет? Пусть пеняет тогда на себя и не

ждет от меня пощады».

Но напрасно думал Зелимхан, что Гушмазуко не

ведает о планах генерала Михеева. До старика уже

дошла весть о намерении начальника Терской области

переселить близкие абреку семьи харачоевцев в

холодные края России, обрекая их на вымирание. Потому

и сидел Гушмазуко такой мрачный, а в его окруженных

морщинами глазах таилась печаль. И он, Гушмазуко,

с суровым одобрением встречавший до сих пор смелые,

но справедливые действия старшего сына, заслышав

о Сибири, впервые подумал: «Может быть, предложить

Зелимхану сдаться властям, чтобы из-за него не лились

слезы невинных людей?»

Гушмазуко прекрасно понимал, что их вернули

в аул, лишь как приманку для Зелимхана. Понимая

это, старик всегда держал ухо востро, все помыслы его

были направлены на одно: как выйти победителем в

этом поединке хитрости и ловкости, какими путями

перехитрить старшину Адода и полковника? Но теперь,

как никогда, становилось ясно, что самая серьезная

опасность нависла не только над Зелимханом и его

семьей.

На ум старику приходило лишь одно: уехать

подальше отсюда, в Иран или Турцию. Об этом он « сказал

старшему сыну.

— В Турцию? — удивился Зелимхан. — Расстаться

с родиной? Ни за что!

— Ну а что же делать? Другого выхода ведь нет,—

сказал отец, и в его голосе прозвучала растерянность.

— Из-за нас терзают ©есь аул. Собираются кое-лшго из

близких нам, а нас тем более сослать в Сибирь.

«Он и об этом знает», — подумал Зелимхан, а вслух

сказал:

— Не знаю, как и быть. Я готов уйти хоть на

край света, лишь бы из-эа меня людям не чинили

беды... И если бы я не «боялся бага... — он не

договорил.

— И что бы ты сделал тогда? — спросил отец.

— Я покончил бы с собой.

— Как тебе не стыдно? — грозно крикнул

Гушмазуко. — Это не похоже на тебя. Не этому учил меня, а

потом тебя Бахо. Помнишь, он говорил: «Нельзя покорно

сдаваться злым людям. Настоящий мужчина убивает

того, кто мешает людям жить».

— Довольно убивать, Гуша, довольно! — вырвалось

у Зелимхана, и в голосе его прозвучала нотка

отвращения.

— Погоди, — остановил его Гушмазуко, — дай-

досказать.

Временами Зелимханом овладевало чувство такого

беспросветного мрака, что он отказывался недоступен

для какого-либо здравого суждения, а потому

Гушмазуко, всматриваясь в лицо сына, некоторое -время сидел,

не произнося ни звука.

Молчал и Солтамурад, но переживал он больше

всех.

— В Турцию нужно уехать только на время, —

нарушил наконец тишину старик, переводя взгляд с

одного сына на другого. Оба сидели, опустев глаза и сжав

губы. — Только на время, пока здесь нас не забудут.

А там можно и вернуться...

— Если на время, то лучше уж поеду я один, —

произнес Зелимхан. — Не будет меня, перестанут

тревожить вас.

— Возможно, — задумался старик, — но и одному

тебе для такой поездки нужны деньги...

— Деньги?

— Да, деньги, Зелимхан. Турция — чужая страна,

там нас никто не ждет. Нужны деньги.

— Проклятые деньги... Где же их взять? —

спросил Зелимхан, ни к кому не обращаясь.

— У богатых, — ответил отец. — Надо взять

в плен богатого человека и получить за него выкуп.

— А где такой богатый, который готов открыть нам

свои сундуки?

— Есть за Тереком овцевод Месяцев. Говорят, у

него сундуки ломятся от золота.

— Кто это говорит?

— Наши овцеводы знают...

— Идти за Терек — дело нелегкое. Нужны верные

люди, — хмуро отозвался Зелимхан.

— А я? А Солтамурад? — гордо поднял голову

Гушмазуко и с вызовом посмотрел на сына.

— Двое-трое — это мало, — задумчиво произнес

Зелимхан и добавил: — Притом, отец, я не хочу путать

аас в эту историю.

— В какую историю?

— Да вообще в эти дела. Пора бы вам сидеть дома

и молиться богу...

Гушмазуко вскочил, полный ярости.

— Молчать! — крикнул он на сына и оглядел стены

комнаты, как бы призывая их в свидетели нанесенной

ему обиды. Потом, повернувшись к Зелимхану, грозно

добавил: — С каких это пор щенята смеют учить волка?

Вот так же вчера старик «столкнулся и с Солтамура-

дом. Тот почувствовал себя в положении

провинившегося мальчика, которому жестоко досталось от

взрослых.

Зелимхан молчал, не смея возразить отцу,

переживавшему жестокую обиду. Так оно и шло вот уже

много лет: вспыльчивый старик требовал немедленной

расправы с каждым, кто смел поднять палец против

членов его семьи. Наедине со своими мыслями, в

спокойную минуту, он искал выхода, думал о том, как

вырваться из кровавой распри, но каждая новая обида

вызывала у него неудержимый гнев, он взывал к чести

Зелимхана, и тот, полный рыцарских представлений

своих гордых предков, шел на очередной жестокий

подвиг.

Не взглянув на сыновей, Гушмазуко молча вышел

из комнаты и ушел в сад.

— Видишь, какой он у нас, — сказал Солтаму-

рад, обращаясь к брату, — вот и вчера так было...

Желая уберечь его, говорю, чтобы все скандалы он

оставил нам, а он так рассвирепел, что чуть не побил

меня.

— Ничего, успокоится, — ответил Зелимхан.

— Ведь это понятно, он — глава семьи.

Вошла Бици. Из медного кувшина она налила в

чугунный кумган воды и поставила его на печку, затем

подхватила с пола большое деревянное блюдо с мукой

и вынесла его в другую комнату. Вскоре она вернулась,

взяла большой кусок жесткой копченой баранины,

растянутый на палках и подвешенный к потолку над

печкой, бросила его целиком в котел и, долив воды,

поставила котел на плиту. Она только что пришла о г

своих родителей, где ей пришлось выслушать много

советов и упреков. Все, что говорили ей там, было

правдой: да, ей тяжело, путь, на который встал Зелимхан,

не сулит ничего хорошего; да, он несет ей и семье