Зелимхан

хотя и без того было ясно, что Зелимхана там нет.

Выглядело это так: каратели, как звери, врывались в дом,

выгоняли из него, словно овец, стариков, женщин,

больных — всех, кто там находился, и начинался

обыкновенный грабеж.

— Эх! Право, жалко, что Зелимхан вместо

полковника Дубова не прикончил этого разбойника Сараева,—

вполголоса переговаривались крестьяне.

Покончив с харачоевцами, Бек Сараев со своим

отрядом направился в окрестные хутора, и оттуда еще

несколько дней слышалась ружейная трескотня и вопли

людей.

— Скрылся, подлец! Но ничего, все равно найдем

этого труса, — досадливо говорил Адод Элсанов,

обращаясь к Успе.

— Никуда теперь Зелимхан от нас не денется.

Конечно, найдем, — уверял его тот.

Не обнаружив след абрека и на хуторах, Сараев

взялся за местные леса. Однако глубоко в чащу он

проникать не решался, ведя поиски в основном вдоль

дорог. Так каратели набрели «а дом лесничего.

Пожилой лесничий был человеком вполне лояльным

по отношению к властям и строго следил за тем, чтобы

во вверенных ему лесах неукоснительно выполнялись

все, даже несправедливые запреты, изданные

начальством. Живя в глуши, он тем не менее слышал кое-что

о подвигах знаменитого харачоевского абрека и сейчас

в разговоре с приставом вспомнил даже, что один раз

разговаривал с человеком, назвавшимся Зелимханом.

Видел ли он его с тех пор? Нет, ни разу. Но совсем

недавно ему повстречались в лесу две женщины,

нагруженные скарбом, в сопровождении детей.

Отправив нескольких солдат в том направлении,

куда, по словам лесничего, пошли женщины, Бек Сараев

вошел в дом. Там хлопотала по хозяйству молодая

красивая девушка — дочь лесника. Перепуганная

неожиданным нашествием солдатни, она робко предложила

приставу присесть, а сама скромно направилась к вы-

ходу. Но на Сараева, и без того пьяного, встреча с

девушкой подействовала как последняя, уже лишняя

чарка. Пристав стал удерживать скромницу, попытался

разговориться с ней, глядя своими похотливыми,

красными от вина глазами в ее перепуганные, большие

и черные. Та на вопросы его отвечала сухо, стараясь

держаться подальше от непрошеного гостя. Но Бек

Сараев неожиданно схватил ее за руку и резко

притянул к себе. Ударив пьяного насильника по лицу,

девушка толкнула его в грудь и стремглав выбежала из

дому.

Оскорбленный ее дерзостью, пристав бросился за

ней. Отец схватил топор и встал на защиту дочери, но

Сараев тут же пристрелил его.

— Этот человек признался, что разговаривал с

Зелимханом. Он его важный сообщник! — заявил он

солдатам, пряча в кобуру дымящийся револьвер.

В это время где-то в горах прокатился гром, слабо

сверкнула молния, резкий порыв ветра пробежал по

верхушкам деревьев. Собиралась гроза, и сараевцы

уехали, оставив плачущую девушку у тела убитого отца.

* * *

После бесчинств карателей Харачой остался почти

без мужчин. Улицы аула будто вымерли. Лишь изредка

по пустынному переулку проковыляет дряхлый старик,

промелькнет тенью женщина да пробежит, высунув

язык, голодная собака.

Узнав о беде аула, Зелимхан ходил, как больной.

Обидно было за людей, подвергшихся преследованиям

лишь за то, что они в душе сочувствуют ему или

состоят с ним в дальнем родстве. Но пострадали и те, кто

вообще не имел к нему отношения. Зелимхан даже

решил было отдаться в руки властям, чтобы прекратить

эти издевательства над мирными людьми, но, вспомнив

печальный опыт предшественников, понял, что так не

поправить ничего...

Возвратившись в (крепость, Бек Сараев составил на

имя начальника Терской области донесение о

происшедших в округе событиях, украсив свое писание

кичливым бахвальством: он, мол, собственной рукой убил

главного сподвижника разбойника Зелимхана Гушма-

зукаева, а многих взял под стражу. Свое донесение

пристав отправил с нарочным во Владикавказ.

Арестованные Сараевым харачоевекие старики,

женщины и дети из-за нехватки мест в крепостной тюрьме

содержались в конюшне. Тяжелый, сырой воздух и

грязь делали жизнь этих людей невыносимой. Матери

просили воды хотя бы для детей, но в ответ

раздавались лишь угрозы и ругань.

В этих условиях люди находились до прибытия

в Ведено нового начальника округа — полковника Гу-

лаева Тархана Тудоевича. Объявив себя

«народолюбцем», Гулаев освободил узников. Истощенные голодом

старики, больные женщины и дети вернулись в

разоренный аул лишь через месяц.

Вскоре после этого в Харачое появились и многие

беженцы, в том числе и родственники Бахоевых.

Пристав распорядился было арестовать их, но полковник

Гулаев сказал:

— Оставьте их в покое, ведь это же приманка для

Зелимхана.

— Это мудро! Очень мудро, ваше

высокоблагородие, — сказал Сараев, хитро глядя в глаза своему

новому начальнику.

— То-то, — ответил полковник, — век учись и все

же дураком помрешь!

Гулаев встал, прошелся по кабинету, открыл окно

и вновь вернулся на свое место. Бек Сараев, довольный

взаимопониманием, установившимся с начальством,

следил за каждым движением Гулаева.

— Что-нибудь еще есть? — спросил полковник.

— Есть, Тархан Тудоевич, — с готовностью отвечал

пристав. — Наш лазутчик сообщает, что сегодня ночью

Зелимхан появлялся в ауле Харачой и расспрашивал,

где в крепости Ведено вы разместились.

— Зачем же это ему понадобился мой адрес? —

иронически осведомился начальник округа.

— Заявил, что хочет написать вам письмо. Но я так

думаю: не замыслил ли он против вас какое-нибудь

злодейство?

Гулаев пожал плечами.

— Ладно, — сказал он, — главное, пусть Зелимхан

думает, что мы им мало интересуемся. И никого из Ба-

хоевых ни в коем случае не трогайте. Даже относитесь

к ним подчеркнуто дружелюбно. Понятно?

— Понятно, ваше высокоблагородие.

Изучая обстановку, полковник выслушивал всех, но

сам говорил мало, больше доносил начальнику

области, рисуя всех веденцев подлецами и разбойниками.

Узнав о миролюбивых действиях Гулаева, Зелимхан

пытался уговорить отца и брата вернуться в аул.

Посылал он людей и к начальнику округа, чтобы они

объяснили ему, что ни Гушмазуко, ни Солтамурад не

принимали никакого участия в его преступлениях. Что же

касается его самого, то он твердо знал: для него

надолго разрушен мост к родному аулу и очагу.

Гушмазуко с Солтамурадом, тремя женщинами и

детьми вернулись в родной аул. Харачой лежал среди

гор, казалось, забытый богом. После захода солнца,

когда на аул опускалась ночь, наступала такая тишина,

что с другого конца долины за многие километры

слышен был лай из соседнего аула и печальное уханье сов

в буковых рощах. И все же все эти годы харачоевцы

жили в постоянной тревоге. Непосильные налоги и

частые аресты издергали всех. Стихийные сходки,

возникавшие по пятницам на площади перед мечетью,

бывали порою шумными, но люди расходились, как правило,

ничего не придумав. За последнее время харачоевцы

научились молчать, убедившись, что шумные разговоры

часто приводят к беде.

Гнев Гушмазуко на односельчан немного поутих. Да

и за что ему осуждать их? Всевластие начальства

обрекло их на безволие. Трусость людей, которые, по

сути, ничего не могли решать, была обратной стороной

подлости тех, кто все мог потому, что торговал не

только совестью, но телами своих дочерей, далее жен.