Зелимхан

Гушмазуко вздрогнул и остановился перед

сыновьями:

— Нет, нет, торопиться не будем, но и не забудем

ничего, — сказал он. — Только вот что, не сегодня —

завтра к нам могут нагрянуть власти...

— Еще раньше придут от Адода Элсанова, —

высказал предположение Зелимхан.

— Им-то можно прямо сказать, что дело это мы

совершили по адату, и предложить им покончить дело

миром. Хватит кровь лить.

— Они не согласятся, отец.

— Почему ты так думаешь?

— Адод злой человек, мстительный, а главное —

богатый. Он не захочет считаться с нашей честью! Но

для борьбы с ним у нас есть оружие. Главная

опасность нас ждет все-таки от Веденских властей.

Воцарилось молчание.

— Отец, хоть я и молодой, но разрешите мне

сказать, — подал голос Солтамурад, до сих пор молча

стоявший у дверей.

— Говори.

— Кровь сына старшины я возьму на себя, —

предложил юноша. — Пускай судят меня, пусть

сошлют в Сибирь...

— Какой ты быстрый, — перебил его отец, — тебя

в Сибирь, а этот в бегах. Куда же мне податься? —

старик осуждающе посмотрел на младшего сына. —

Ты лучше слушай, что старшие тебе скажут! —

отрезал он.

Солтамураду почудился в голосе отца

невысказанный упрек. В самом деле, ведь вся эта история

началась из-за его любви к Зезаг. Потому юноша был

искренне готов идти на любые жертвы, только бы не

путать других в это дело. Он даже скрыл, что

похитители Зезаг ранили его в махкетинском лесу.

Зелимхан, словно поняв состояние брата,

взглянул ему в глаза и мягко улыбнулся. Казалось, эта

улыбка говорила: «Не волнуйся, все обойдется

хорошо».

Гушмазуко о чем-то напряженно думал. Его

мохнатые брови хмурились. Сыновья почтительно ждали его

слов. Наконец он заговорил:

— Конечно, лучше всего было бы на этом кончить

кровавые счеты. Надо, чтобы Веденские начальники

поняли, что мы действовали справедливо. Семья Адода

первой пролила кровь и нанесла нам тяжелое оскробле-

ние. То, что мы сделали, определено нашим древним

законом. Что касается помощника пристава, то он сам

напал на вас... Пожалуй, я посоветуюсь по этому

поводу с Веденским кадием.

— Отец, все, что вы сегодня скажете кадию, завтра

станет известно старшине, — с горькой улыбкой

заметил Зелимхан. — Только в худшем для нас виде. Ведь

вы же должны знать, что оба они — ягоды с одного

куста — царские слуги.

— Что ты предлагаешь? — нахмурил брови отец.

— Вам, отец, и Солтамураду ничего не может

грозить. В обоих случаях стрелял я. А я уйду в леса...

— Нет, — оборвал его Гушмазуко. — Все же

я посоветуюсь с кадием. Он не позволит себе

оглашать доверенное лично ему. Он в ответе перед

аллахом.

Наивность старого Гушмазуко, надеявшегося, что

веденское начальство признает справедливость

действий его сына и откажется от преследования его,

была очевидна для Зелимхана, но он не посмел возражать

отцу.

** *

Начальник Веденского округа, как мы знаем, имел

свои счеты с харачоевским абреком. (То, что он в свое

время дал благословение Чернову, Дубов отнюдь не

считал делом несправедливым!) Полковник не

собирался оставлять Зелимхана в покое. Теперь, когда сын его

для безопасности был отправлен в Грозный, он перешел

к действиям, но действиям хитрым. Это он, Дубов,

придумал коварную засаду для Зелимхана, зная, что сын

Гушмазуко не удержится от искушения свести кровные

счеты с семьей Адода. При этом полковника не

смущало, что он подводит под удар сына харачоевского стар-

шины, который дал ему солидную взятку за то, чтобы

он уничтожил весь род Бахоевых.

Зелимхана, к сожалению, захватить не удалось, но

начальник округа все равно получил в свои руки

важный козырь. Убив сына харачоевского старшины,

Зелимхан, бесспорно, совершил тяжкое преступление,

и у Дубова были сейчас вполне законные основания

для самого безжалостного преследования его.

Сопротивление, которое абрек оказал представителям закона,

намеревавшимся арестовать его, еще усугубляло его

вину.

Дубов давно принял решение, и теперь у него был

веский повод. Узнав, что раненый помощник пристава

скончался в лазарете, полковник вызвал к себе

начальника крепостного гарнизона и приказал:

— С завтрашнего дня подготовьте солдат для

воинского постоя в ауле Харачой.

— Там же не у кого! Ведь в Харачое живет одна

голытьба, — удивился начальник гарнизона.

— Пусть режут скот, пусть шкуру с людей снимут,

а надо проучить этих дикарей. Понятно вам? —

закричал Дубов.

— Понятно, господин полковник, есть снять шкуру

с этих дикарей, — отчеканил начальник гарнизона.

На следующий же день Гушмазуко отправился к

кадию. Несмотря на то, что нагрянувшие беды

значительно расширили его кругозор и научили осторожности, он

просто никак не связывал всего этого с религией.

Кадий был в его глазах представителем высшей правды

для мусульманина.

Оба-Хаджи встретил Гушмазуко довольно

радушно.

— Да благословит всевышний ваш очаг и ваше

спокойствие. Как поживаете? — приветствовал старый

горец святого отца.

— Благодарим аллаха, жив и здоров. Как вы

поживаете? — спросил в ответ кадий.

Дальше разговор вязался плохо. Гушмазуко не знал>

с чего ему начать, а кадий ждал, что скажет ему

посетитель.

— Как семья? Какие виды на урожай? — прервал

наконец неловкое молчание кадий.

— Слава аллаху,, всходы хороши. Если дожди

будут, думаю, сумеем собрать кукурузу на прокорм

семьи.

— Если ниспошлет аллах, — важно заметил кадий,

молитвенно воздев очи.

— Вот с семьей у меня, кадий, большие неполадки...

— Да, да, знаю, очень нехорошо получилось, —

перебил его Оба-Хаджи.

«Наверное, уже знает об убийстве сына

старшины», — подумал старик и с минуту сидел молча.

— Вот я и пришел к вам за помощью, — сказал он

наконец.

— Чем только могу... Все мы во власти аллаха,

Гушмазуко.

— Знаю. Я доволен его волей, — начал старик, —

но вот Элсановы силой забрали нашу невесту и

первыми затеяли с нами ссору. Затем в драке убили нашего

Ушурму. По их доносу всех нас пристав Чернов в

тюрьму загнал... — Гушмазуко не смотрел на кадия.

— Все это я знаю, — махнул рукой Оба-Хаджи.

— Так вот... — старик помрачнел. — Еще двое из

наших погибли в тюрьме...

— Царство им небесное, — спокойно проговорил

кадий и, прошептав какую-то молитву, провозгласил:

— Аминь!

— Аминь! — повторил за ним и Гушмазуко. — Да

будет вами доволен аллах, — продолжал он. — Ну вот,

от всех этих притеснений мой старший сын Зелимхан

встал на путь абрека, и для него, и для нас это

несчастье... — Гушмазуко низко опустил голову. —

Хотелось бы покончить дело миром... Надеемся на вашу

священную помощь...

Об убийстве Зелимханом сына Адода старик

смолчал.

— А я слыхал, что Зелимхан убил помощника

пристава, да говорят еще, что он же покончил и с сыном

Адода, — хитро сощурив глаза, как бы между прочим,

сказал кадий. — Это осложняет ваше положение.

— Почему? — выпрямился Гушмазуко. — Наших

трое погибло, а их всего двое. Помощник же пристава,

по нашим законам, — не в счет. Он же казенный

человек.

— В том-то и грех. Самый большой грех! Главное

дело — убийство помощника пристава, — сказал

кадий, глядя в окно.

Наступило продолжительное молчание. Старику

хотелось верить, что кадий поможет его семье. И все же