Зелимхан

ему казалось, что Оба-Хаджи что-то таит от него. Из

головы не выходили слова сына: «Ведь они оба царские

слуги».

— А что если Зелимхан явится с повинной к новому

начальнику округа? — неожиданно произнес кадий,

стараясь не смотреть на гостя. — Ведь все говорят, что

господин Дубов хороший человек. Может, начальник

помилует его и отпустит домой?

— Кого? — не понял Гушмазуко.

~ Как кого? Зелимхана, конечно, — ответил

кадий. Его пальцы, перебиравшие четки, замедлили свои

движения. Он повернулся к старику.

Что-то в тоне святого отца насторожило Гушмазуко.

Подумав немного, он спросил:

— Ну, а вы, кадий, можете ручаться за это?

— За что?

— Что Зелимхана отпустят домой.

— Я только совет даю и призываю всевышнего к

справедливости, — ответил Оба-Хаджи.

— Ваш совет — голос божий, кадий, — с чувством

произнес Гушмазуко. — Мой сын убил царского

чиновника, который приносил людям горе и беды.

— Но сын твой мог и не убивать его...

Кровь отхлынула от лица старика, но он сдержался,

— Если бы вы и другие уважаемые люди нашего

народа защитили бедных, — сказал он спокойно, хотя

в душе его закипал гнев.

— Терпение, Гушмазуко, терпение. Аллах всегда на

стороне кротких...

— Сколько же можно терпеть?

— Столько, сколько аллах велел... Ведь всякая

власть от бога, Гушмазуко, это надо помнить, — кадий

молитвенно сложил ладони и с благочестивым

умилением уставился в потолок.

Гордый и справедливый характер Гушмазуко и

строгое соблюдение им горского этикета и закона

предков снискали ему уважение многих людей. Суровый

старик не терпел лжи, от кого бы она ни исходила.

— Но разве бог не велит, чтобы с людьми

обходились по-божески? — спросил он вдруг у кадия.

— Да, но бог не дал всем одинаковых благ на

земле, — возразил святоша уже с некоторым

раздражением.

— Выходит, слабых молено обижать?..

— Ну, раз вы так много знаете, — перебил его

кадий, — обходитесь и в этом деле без меня.

Гушмазуко удивленно -воззрился на кадия,

словно собираясь сказать: «Вот, оказывается, ты какой!»

— Ну чего, скажите, добились вы, убив двух

человек? Ради чего пролили кровь невинных людей? —

возгласил кадий.

«Невинных людей?» — возмутился Гушмазуко, но

спорить не стал. И опять он вспомнил предостережения

сына и понял бессмысленность своего прихода в дом

кадия.

В этот момент со двора донесся топот копыт и

голоса. А вскоре в комнату вошел пристав Бек Сараев.

— Да будет добрым ваш вечер, отец наш, —

поздоровался пристав с кадием. — Как поживаете, как

здоровье?

— Здравствуйте, господин пристав, слава аллаху,

живем по его воле. Какими судьбами вы к нам?

— Да вот все дела да дела у меня в Харачое.

Хотел посоветоваться с вами... А-а, у вас, оказывается,

гость, — сказал пристав, только сейчас заметивший

Гушмазуко. — Я, кажется, где-то встречался с вами, —

он всматривался в лицо старика, прикидываясь, что не

знает его.

— Да, да, господин пристав, конечно, вы его

видели. Это же известный Гушмазуко, отец Зелимхана, —

вмешался кадий.

— Ах вот как! — еще более оживился пристав.

— Здравствуйте, будем знакомы. Что у вас нового?

— Здравствуйте, — сухо ответил Гушмазуко, —

живем вашей добротой.

Сараев косо посмотрел на старика, но ничего не

сказал. С минуту все трое молчали..

— Кадий, — нарушил тишину Гушмазуко, — я,

кажется, порядком засиделся. Извините, что

побеспокоил вас...

— Ничего, Гушмазуко, аллах нам все простит...

— Значит, больше ничем не можете мне помочь? —

спросил старик, вставая.

— Выходит, нет, — развел руками кадий.

— Вы о чем это? — повернулся пристав к Оба-Хад-

жи. — Может, я вам помешал?

— О нет, что вы! Тут Гушмазуко советовался по

своему делу.

— Ну что ж, это очень хорошо. Кадия слышит

аллах, кадий плохо не посоветует, — пристав

внушительно глянул на старика, а затем повернулся к кадию,

словно ожидая, что тот скажет свое слово.

Гушмазуко стоял, сгорбившись, понуро опустив

голову, и упорно молчал. Вид у него был настороженный.

— Да вот я советую ему, а он не слушается...

— Какой же совет вы ему даете? —

поинтересовался пристав с добродушной улыбкой.

— Чтобы Зелимхан явился к полковнику Дубову

с повинной.

— Извините, кадий, но я спросил у вас, можете ли

вы после этого обещать, что мой сын будет свободен.

Вы мне не ответили, — старик направился к выходу.

Оба-Хаджи с приставом переглянулись.

— А почему бы нет? Полковник может помиловать

его. Ведь наш новый начальник хороший человек, —

промолвил Бек Сараев.

Гушмазуко заметил, как пристав подмигнул кадию,

и содрогнулся от возмущения.

— Зелимхан не придет с покаянием, — сказал он

тихо, но твердо. — Прощайте, кадий, и вы, господин

пристав.

— Прощай, Гушмазуко.

— Что за люди? На что они надеются? — развел

руками Бек Сараев, когда старик закрыл за собой

дверь.

Кадий и пристав долго еще говорили об упрямстве

«дикарей» и с аппетитом поедали кур, приготовленных

по-чеченски. Хозяйка кадия старательно тушила их

в молоке, обильно приправив репчатым луком,

душистой богородской травой и черным перцем.

Старый Гушмазуко в эту ночь встретился с

Зелимханом, скрывавшимся в лесу у Харачоя, и сказал ему:

— Сын мой, делай то, что подсказывает тебе твое

сердце.

Рано утром, когда харачоевцы собирались на

полевые работы, их неожиданно собрали на площади, где

уже стоял взвод солдат. Люди шли в одиночку и

толпами, приглушенным говором заполняя тесную

площадку перед старинной мечетью аула. Время тянулось

медленно для притихших в ожидании собравшихся.

И вдруг тишину нарушила тревожная дробь военного

барабана. Она продолжалась несколько минут, то

ослабевая, то усиливаясь. Ряды солдат в тяжелых

сапогах, сверкая на солнце стальными штыками, застыли,

словно в ожидании какого-то приказа.

Убедившись, что барабанный бой ошеломил хара-

чоевцев, офицер поднял руку и замер, скосив глаза на

дом старшины. Когда оттуда вышел полковник,

прозвучала команда:

— Смирно! Равнение направо!

Дубов, небрежно махнув рукой, крикнул:

— Вольно!

Вслед за полковником из дома вышли важные люди:

начальник Веденского гарнизона, Оба-Хаджи и Адод

Элсанов. Старшина, здороваясь с офицерами,

приветствовал их улыбкой как давних друзей, хотя иных из

них видел сегодня впервые. Кадий здоровался

сдержанно, коротким поклоном, подчеркивая этим свою

близость к аллаху и бесконечное расстояние, отделяющее

его от людей мирских.

Гушмазуко стоял молча позади толпы, среди

крестьян, довольный тем, что нет сегодня в ауле Зелимхана.

Неожиданно старик протиснулся вперед и, смущенно

улыбаясь, попытался разговориться с молодым

офицером.

— Господин офицер, теперь зачем ваш пришел

к нам? — спросил он на ломаном русском

языке.

— Я не знаю. А вам зачем это? — ответил молодой

человек, не глядя в его сторону.

— А я знал вас. Вы нас тюрьма вели.

Поручик Грибов обернулся к старику и, пытаясь

что-то вспомнить, спросил:

— Узнал, говоришь?

— Да, вы хорош человек, — сказал Гушмазуко,

широко улыбнувшись.

В этот момент, волоча длинные ноги, рядом с ними

появился Одноглазый, которому до всего было дело. Он

кружил здесь в своей неизменной рыжей папахе, вроде

и сам не зная для чего, щурил на солнце охмелевший