Иван Сусанин

— Кто-нибудь ведает, сын мой, что ты ко мне снарядился?

Иванка замешкался. Сказать или утаить? Лучше сказать. Уж будь, что будет.

— В Ярославле, владыка, ты меня с одним мужиком видел. То — мой тесть Слота. Но я на кресте поклянусь, что он никому о моем уходе в Ростов не поведает.

— А ведь его тиун первым пытать начнет. Всю подноготную вытрясет.

Перед побегом Иванка и Слота и о такой вероятности толковали, на что тесть молвил:

— Тиуну будет один сказ: «Иванка не первый и не последний мужик, кто в бега срывается. Бегут же и в Дикое Поле, и в заволжские леса, а кто и на Югру. Каждому сосельнику пути беглых ведомы. Я же скажу, что сошел в Дикое Поле. Там и вовсе сыскивать не станут».

Архиепископ поправил на голове митру.

— Здраво, сын мой. У казаков один ответ сыскным людям: «С Дону выдачи нет». Здраво.

Владыка поднялся из кресла и подошел к Иванке.

— Возьму на себя твой грех. Помолюсь Господу. Да и ты никогда Бога не забывай… А теперь, сын мой, выслушай мою волю. К себе возьму. Не всё тебе землю орать [126], слугой моим станешь, ближним слугой. В ночь будешь перед моей опочивальней спать, а когда я с выходом или выездом снаряжусь, неподалеку от меня держись. Оберегай от злых людей и всяких нежданных напастей. Коль радеть будешь, положу тебе жалованье в десять рублей. Яств — сколь чрево запросит, от питий — имей воздержанье. Ты мне всегда, сын мой, в трезвом уме будешь надобен. Всё уразумел?

— Уразумел, владыка. Одно в голову не идет. Неужели и тебе, святой отец, кого-то остерегаться надо? Чаял, что у владык недругов не может быть.

— Молод ты еще, сын мой, и многого не ведаешь. Не думай, что у святых отцов недругов не бывает… Не хотел тебе сказывать, но поведаю. В Казань был послан архиерей Арсений, истинный ревнитель Господа. Но среди церковных людей сыскался нечестивый священник, кой помышлял стать соборным протопопом. Арсений же его не благословил, и тогда нечестивец отравил владыку. Бывали и другие не богоугодные случаи, но тебе достаточно и одного примера.

— Ну и дела, — протянул Иванка. — Выходит, не всё так гладко у святых отцов бывает.

— Для того к себе и беру в оберегатели. Держи ухо востро. Завтра же и приступишь. Что же касается твоей супруги и матери, укажу им служить на поварне. Там тоже верный глаз потребен.

Сусанну и Настену отвели познакомиться с владычной поварней, а Иванка лежал на лавке в отведенной ему комнате Крестовых палат, и был весь переполнен чувствами. Вот ты и в архиерейских хоромах, Иванка. В таких расчудесных палатах, кои бы тебе и во сне не пригрезились. А что дале? Завтра ты распрощаешься с крестьянской одеждой и обувкой, будешь облачен в дорогую сряду и начнешь служить владыке. Оберегать от всяких бед и напастей. Чудеса! Разве ты за тем сюда шел, крестьянский сын? Чаял, жить с семьей в одной из владычных деревенек, коротать ночи в избенке, а днями пахать, сеять, валить дерева, ходить на сенокосные угодья, жать вызревшую ниву… Творить то, что давно привычно, что прикипело к сердцу, что творил твой отец, дед и прадед. Творить хлебушек. Пусть выстраданный, семью потами облитый, но зато такой лакомый, когда заботливая Настенка подаст в твои натруженные руки мягкий и теплый ломоть хлеба, только что вынутого из пода жаркой разомлевшей печи. Нет ничего слаще и вкуснее!.. И всему тому боле не бывать?! Быть сторожевым псом владыки!

Не по нутру Иванке такая служба. Помышлял о том изречь святителю, но почему-то не хватило духу. Владыка говорил неукоснительным языком, да и он, Иванка, должен был еще в Ярославле скумекать, что святитель зовет его не за сошенькой ходить, а быть его служкой. «Я б, за твой подвиг, с превеликой охотой в епархию тебя взял, и не пашню орать, а при себе держать, дабы оберегал меня от всяких напастей». Сии слова ты, Иванка, пропустил мимо ушей, а владыка-то на полном серьезе сказывал. Вот теперь и быть его служкой. Почему сразу не отрешился?.. Уж слишком неуклонно сказывал владыка. Поперек молви — владыка вспылит и в кандалах к Годунову отправит. Надо перетерпеть, а уж потом, при удобном случае, в деревеньку попроситься. А пока надо к матери с Настенкой наведаться. Как они там?

Иванка распахнул сводчатую дверь и тотчас увидел перед собой гривастого священнослужителя в подряснике.

— Куда направился, молодец?

Голос сухой, неприязненный. Приближенные владыки крайне настороженно отнеслись к «чудачеству» святителя. Привадил к себе какого-то сиволапого мужика, неведомо откуда свалившегося, посулил ему золотые горы и дармовую трапезу, да еще его бабам повелел быть на Сытенном дворе.

— Хочу мать и жену проведать. Чу, они на поварне.

Церковный чин окинул Иванку насмешливым взглядом.

— Так в лаптях и пойдешь?

— А чего, божий человек? Лапти — самая надежная обувка, пят не обобьют.

— Ты зубы не скаль! По владычному двору в лаптях не ходят.

— Так сапоги подавай. Щеголем пройдусь.

— Я тебе не слуга, — покривился «божий человек». — Жди. Допрежь, надо у владыки осведомиться.

Ждать пришлось битый час. Наконец молодой служка принес Иванке сапоги из замши и темно-синий кафтан.

— Меня Неверкой кличут. Облачайся. Ныне красавцем будешь… Не тесен кафтан? Эк, в плечах-то раздался. Богатырище! И впрямь тесен. Но ничего, завтра в другом будешь щеголять. Девкам на загляденье, когда в соборный храм пойдешь.

Служка оказался развеселым, бойким на язык парнем, чему немало подивился Иванка. Он-то думал, судя по надменному гривастому попу, что все слуги архиепископа суровые, сумрачные люди.

— Владыка повелел показать тебе, Ивашка, весь Сытенный двор, даже медовуши. Повезло! Авось и нам дед Михей поднесет. Пошли!

Сытенный двор стоял позади владычных палат. Тут было людно, сновали винокуры, медовары и бочкари, стряпчие, хлебники и калачники; с подвод носили в погреба, поварни и ледники мясные туши, меды и вина, белугу, осетрину, стерлядь просоленную, вяленую и сухую, вязигу, семгу и лососи в рассоле, икру черную и красную в бочках, белые грузди, рыжики соленые, масло ореховое, льняное, конопляное и коровье, сыры, сметану, яйца…

У Иванки в глазах зарябило от обильной владычной снеди.

— Не бедствует, святый отче.

— А чего ему в нищете ходить, Ивашка? Наш владыка один из самых богатых, опричь московского митрополита. У него, чу, одних крестьян боле пяти тыщ.

К парням подошел стрелец в белом суконном кафтане с голубыми петлицами по груди. Через плечо перекинута берендейка [127], у пояса — сабля в кожаных ножнах. (Пищаль и бердыш оставил в караульной избе). Глаза зоркие.

— С кем идешь, Неверка?

— Зело чутко бдишь, стрельче. Молодцом! Доложу святителю. Чару тебе поднесет и новый кафтан за верную службу. Опаски не держи, то — по приказу самого владыки.

— Ну-ну, — кивнул стрелец и, пытливо оглядев двор, удалился в караульную избу.

— Найдем допрежь деда Михея.

Его нашли в одном из подвалов. На каменных стенах горели в поставцах факелы. Среди бочек, кадей и чанов суетились несколько работных людей. Духовито пахло медами.

— Гость к тебе, дед Михей! — оживленно воскликнул Неверка, подойдя к невысокому, сутуловатому медовару с пышной седой бородой. Тот мельком глянул на Иванку и вновь склонился над чаном, поводя в нем саженной деревянной лопатой.

— Гость, грю!

Дед сердито отмахнулся.

— Опять бражника привел. Ступай, Неверка. Не будет вам чары.

— Да не бражника к тебе привел, а нового ближнего слугу владыки, кой повелел ему оглядеть Сытенный двор и медовуши.

Михей вприщур глянул на Иванку, хмыкнул.

— Аль оберегать святителя нанялся?

— Как угадал?

— Поживешь с мое, многое умыслишь. Пойдем, коли так.

Михей повел парней по высокому, обширному подвалу, указывая на меды сыченые, красные, и белые, смородинные, ежевичные и можжевеловые, приварные и паточные, ставленые и малиновые на хмелю.