Иван Сусанин

— Калачей закупил? — и указал рукой на Иванку. — Угостил бы соседа. Оголодал, чу, прытко.

Хитер был Курепа!

— Какого еще соседа? В глаза не видывал.

— Как это не видывал, мил человек? В Угожах живешь и сосельника не знаешь. Угости, не будь скаредой.

— У меня, чай, Демьян Фролович, буркалы не в гузне таращатся. С какого рожна я буду чужака калачом потчевать? У самого семеро по лавкам.

— Т-эк, — вновь протянул Курепа, но теперь уже глаза его стали едкими. — Облыжник [112]! Уж, не из воровских ли людей?

— Побойся Бога, староста.

А Курепа запустил пятерню в бороду. Не чисто дело! Седмицу назад разбойный люд торговый обоз обокрал, что шел лесной дорогой на Москву. Пятуня же в лесах бортничеством промышляет. Не знается ли он с лихими? Вот и этот, неведомо откуда пришедший детина, не случайно бортника выкупил. Темное дело!

Кивнул ярыжке:

— Кличь стрельцов.

Служилых далеко искать не надо: четверо шныряли по торгу.

— Взять облыжника — и в Губную избу!

Иванка осерчал:

— Спятил, староста. Никуда не пойду!

Оттолкнул могучим плечом одного из стрельцов, и тот аж о правежный столб ударился.

— Царевых воинов бить?! — взвился Курепа. — Вяжи лиходея кушаками!

Но связать Иванку было не так-то просто: вмиг раскидал стрельцов. Те озлились, вдругорядь угрозливо набежали с бердышами [113].

— Зарубим, собака!

К стрельцам метнулась Настенка, клещом вцепилась за древко бердыша.

— Не трогайте моего мужа!

Тут и Сусанна подала свой голос:

— Мой сын ни в чем не повинен. Отпустите его, ради Христа!

— Разберемся, женка. Губная изба любой язык развяжет.

— А с бабами что?

— И баб в Губную. Никак, лихая семейка. Кнут — не Бог, но правду сыщет.

Глава 20

ВОЕВОДА СЕИТОВ

Молодой воевода Третьяк Федорович Сеитов был назначен в Ростов Великий Иваном Грозным из московских «городовых» дворян. Не смотря на молодость (не было и двадцати) был умен и деловит. Полагал свое назначение в град на Неро щедрым подарком царя: не каждый московский дворянин мог похвастаться воеводством, тем более таким, как Ростовским. Богатый торговый город (даже с заморскими странами торгует!), богатейшая епархия, да и само место завидное. Ни под ливонцем сидеть, ни в Диком Поле под ногайскими и крымскими ордами. Ростов Великий далек и от ляхов и от степняков.

Но дел у воеводы — невпроворот! Под его началом огромный уезд. Успевай выполнять царский наказ: дотошно смотреть за государевой казной, за порядком в уезде, упреждать воровство, убийства, грабеж, кормчество [114], распутство, творить суд и расправу… Одним словом, ведать свой уезд «во всяких государственных и земских делах».

Еще год назад Третьяк Сеитов мог взлететь по служебной лестнице чуть ли не на самый верх. Как-то в Москве его заприметил сам царь Иван Васильевич. Оглядел со всех сторон и молвил:

— Благолеп, зело благолеп…Завтра в опочивальню свою зову. О делах потолкуем… Малюта тебе путь укажет.

Малюта Скуратов сразу смекнул в чем дело, а вот молодой дворянин ничего не понял, хотя и воспылал небывалой радостью: сам великий государь к себе приглашает.

Малюта же (жестокий, но прозорливый палач) отнесся к поручению царя с раздражением: царь подыскивает себе нового прелюбодея, и коль юный красавец согласиться им стать — ожидай в Кремле очередного царского любимца [115]. Но того Малюте не хотелось. Достаточно и Федьки Басманова (сына боярина Алексея Басманова), кой и без того чересчур нос задирает. Но именно Федька и должен оказать помощь начальнику Сыскного приказа.

В тот же день Малюта встретился с Басмановым. Тот, после рассказа Малюты, сразу взбеленился:

— Не хочу того, Григорь Лукьяныч! Своими руками задушу Сеитова!

— Понимаю тебя, Федор. Но коль ты не желаешь, чтобы Третьяк стал прелюбой царя, надо действовать похитрее… Он должен явиться в почивальню государя.

— Совсем не понимаю тебя, Григорь Лукьяныч. Чего ж тут хитрого?

— Выслушай и во всем доверься мне.

Басманов выслушал и хлопнул в ладоши.

— Мудрен же ты, Григорь Лукьяныч!

Малюта немешкотно отправился к дворянину Сеитову.

— Уже царь к себе кличет?

— Завтра к царю явимся, а пока потолкуем с глазу на глаз… Поведаю тебе о государственной тайне, и коль где-нибудь язык высунешь, самолично тебя на кол посажу.

Услышав, по какой надобности он потребовался царю, Третьяк побледнел.

— Хоть сейчас голову руби, но того делать не буду!

— Вот и ладненько. Но царев приказ я обязан исполнить. Я приведу тебя к великому государю. Другого выхода нет. Не таращи глаза. Ты скажешь царю то, что я тебе укажу…

Когда ласковый царь позвал Третьяка на свое ложе, тот, густо покраснев, пролепетал:

— Прости, великий государь… Недосилок я в оном деле. Надо мной даже сенные девки смеются.

— Жаль, — огорчился Иван Васильевич. — И телом ладен, и лицом красен… Облачайся.

Сеутов суетливо облачился и, низко кланяясь, попятился к сводчатым дверям.

Подозрительный царь даже в таком случае не преминул сказать:

— Но ежели услышу, что хоть одна девка от тебя забрюхатела, на сковороде зажарю… Погодь. Чтоб домыслов не было, по какой надобности ты был вызван к государю, посылаю тебя поутру в Разрядный приказ [116]. Будет на тебя моя царская грамота. Отправишься воеводой в Ростов. Бывший — недавно крепко занемог и преставился.

Когда Третьяк Сеитов приехал в Ростов, то изведал, что «бывший» воевода, князь Лобанов Ростовский никогда в недуге не был. Его, как доброго знакомца Андрея Курбского, схватили опричники и бросили в Опальную избу. Но долго Лобанов на воде и хлебе не сидел и был удален в монастырь, что на дальних Соловках.

Третьяк Сеитов долго не мог прийти в себя от посещения почивальни царя, и даже сейчас, когда он ехал верхом к Приказной (Съезжей избе), при воспоминании о встрече с государем, его охватывал озноб. Он едва не превратился в наложника царя. На Москве давно ходили слухи, что Иван Васильевич не только охотник сенных девок и юных боярышень, но и …

У Третьяка язык не поворачивался высказать охульные слова о великом государе, покорителе ханств Казанского и Астраханского, победителе многих городов в первые годы Ливонской войны, устроителе бесчисленного числа храмов и монастырей.

Вот и Ростов им не забыт. В 1552 году рать из Москвы на Казань шла через Ростов. Царь уже ведал, что в городе находится один из самых древних монастырей северо-восточной Руси — Авраамиевский.

Иван Грозный, собравшись в поход на Казанское ханство, заехал в Ростов и взял с собой жезл из монастыря, рассчитывая на его чудодейственную силу.

Осенью 1552 года Иван Грозный окружил Казань. После длительной осады и упористых боев Казань пала. После ее взятия, царь возвел в Москве диковинный по своей красоте храм Василия Блаженного, а в Ростове Великом появился его «младший брат» — Богоявленский собор. До шестнадцатого века в монастыре не было каменных построек. Лишь по повелению Ивана Грозного в 1553 году «на победу и одоление Казанского царства» возведен каменный, пятиглавый Богоявленский собор. Это была своего рода царская благодарность обители за ее «чудесный» жезл, способствовавший покорению «неверных».

Собор возводил «государев мастер» Андрей Малой. Он поставил храм в середине монастырского двора, дабы тот играл роль главного храма обители. Это обусловило его установку.

Третьяк Сеитов на другой же день пребывания в Ростове посетил обитель и долго любовался квадратным, массивным, четырехстопным, с тремя аспидами Богоявленским собором. Он возвышался на подклете, а венчался мощным пятиглавием. К его трем углам примыкали два прихода и шатровая колокольня — тоже стоящие на подклетях и соединяющие с собором переходами, галереей и общим крыльцом, образуя собой единый, неповторимый живописный ансамбль [117].