Иван Сусанин

Митрополит Макарий крестил в Успенском соборе Кремля Марию Черкасскую, ставшую затем второй женой Ивана Грозного. Во время же Крещения архиепископ Никандр возглавил молебен в Архангельском соборе. А когда Иван Грозный отправлялся в поход на Полоцк, то провожал царя «со образы архиепископ Ростовский Никандр». В последние годы жизни митрополита Макария, Никандр замещал его, он же возглавил погребение святителя в Успенском соборе.

Немало печаловался Никандр об опальных людях. Не страшась гнева Ивана Грозного, он «пред государем ручался по князе Василие Глинском, по князе Иване Бельском, по князе Михаиле Воротынском…». Когда царь уехал в Александрову Слободу, то в Москве в это время остались митрополит Афанасий, Новгородский архиепископ Пимен и Ростовский архиепископ Никандр.

На Соборе было принято решение о продолжении Ливонской войны, в коем участвовал и Никандр. Участвует он и в избрании нового митрополита всея Руси Филиппа…

Архиепископ Никандр пробыл на кафедре около двадцати лет. «В течение своего архипастырского служения он обращался со святыми мужами, заботился о храмостроительстве в своей Ростовской епархии и об учреждении в ней монашеских обителей».

Мудр и зело славен был владыка Никандр!

Вкупе с архиепископом в Ростов Великий был отряжен один из ближних людей царя, дворянин Василий Грязной, содруг всесильного Малюты Скуратова.

Государь побеседовал с Грязным без свидетелей.

— Учини сыск владычному боярину Леонтию Ошанину. Давыдка всё прибеднялся. Казна, де его не столь и велика. Сел и деревень в епархии на перстах перечесть, да и мужиков не густо. Лгал Давыдка!

— Всю душу Ошанину вытрясу! — ретиво высказал Грязной.

— Опосля ж, Васька, навести воеводу Сеитова. Изведай о его делах. Не женился ли, не балует ли с девками сенными? Поди, многих обрюхатил.

— А чего ему с девками не баловаться? То — не велик грех, великий государь. У нас, почитай, каждый господин своих сенных девок топчет.

Грязной недоумевал, а царь посохом пристукнул:

— Изведай!

— Да я в охотку, великий государь! — осклабился Грязной. — Всю подноготную изведаю.

В том Иван Грозный не сомневался. Васька Грязной в любом деле оплоха не допустит.

Сей опричник был ненавистен всему боярству. Высокородцам претило, что никчемный худородный человечишко стал одним из самых доверенных людей государя.

Васька стремительно одолел служебную лестницу: не шел по ступеням, а вспрыгнул на самый верх. В молодости он ходил в псарях двоюродного брата государя, Владимира Старицкого. Двор Старицкого разгромили, а Васька, оклеветав своего господина, подался в опричники.

Малюта проверил Грязного в деле, послав его на разгром одной из боярских усадеб. Васька был беспощаден, его жестокости поражались даже опричники.

— Похвально, Васька, — одобрил Малюта. — Такие люди мне позарез надобны.

Был Васька шустр и непоседлив, охоч до вина и женщин, сыпал шутками и прибаутками. Заприметил Грязного и царь: ему всегда нравились шуты. Васька стал завсегдатаем царских пиров. Его непристойные шутки и острые подковырки, брошенные в сторону того или иного боярина, забавляли Ивана Васильевича. Вскоре Васька был пожалован в думные дворяне.

Скуратов и Грязной стали вдохновителями новгородского погрома. Иван Грозный приказал выявить всех заговорщиков. Малюте и Ваське удалось уличить Афанасия Вяземского в его тайных сношениях с архиепископом Пименом.

Иван Грозный был потрясен: измена проникла в Опричную думу, его ближайшее окружение. Вскоре царю доложили, что владыка Пимен, намереваясь сдать литовскому королю Новгород и Псков, вел тайную переписку с Алесем Басмановым, его сыном Федором, казначеем Фуниковым, земским боярином Яковлевым, опричным боярином Овчин-Плещеевым, думским дьяком Висковатым…

Царя едва не хватил удар. В заговоре — его любимцы, надежные, верные соратники! Ныне и положиться не на кого, Господи!

Иван Грозный в смятении, он потерял сон и покой. Он скорбит и неистовствует, его распаляет необузданный гнев.

И вновь на Москве загуляли лютые казни. Царь пощадил лишь своего «ласкателя», кравчего Федьку Басманова. Тот униженно рыдал, целовал Ивану ноги, на кресте клялся в преданности. Царь до полусмерти избил Федьку посохом, а затем молвил:

— Не слюнявь крест, собака! Нет тебе веры.

— Верь, государь! Да я за тебя отца родного не пожалею.

— Отца?.. Коли так, зарежь его, Федька. Зарежь!

В тот же день Федька принес царю голову Алексея Басманова, но опалы не избежал. Иван Грозный сослал Федьку на Белое море. Там он и умер.

Казни опричников продолжались.

Васька же Грязной был послан «дозирать» Ростовскую епархию. Перед отъездом он заехал попрощаться с Малютой. Тот (на редкость!) был зело пьян. Загорелась душа до винного ковша.

— Пей, Васька… Зол я ныне. Царь ближних людей казнит. Даже Федьку своего не пощадил.

— И как же он теперь, Григорь Лукьяныч?

— Как? — мотнул тяжелой головой Скуратов. — Сеитова из Ростова позовет, хе…

— Да он же…

— Враки…Спас я его. Надоумил, чего царю сказать. Недосилок-де. А царь поверил. Федьку Басманова пожалел. А Сеитову ныне никакую девку не обабить.

— Так он же царя надул.

Малюта опомнился.

— Молчи, пес! Я тебе ничего не сказывал. Молчи!

Малюта так тряхнул Ваську за грудки, что у того серебряные пуговицы на пол посыпались.

— Нем, как рыба, Григорь Лукьяныч. Я у тебя самый преданный пес.

— Ведаю, Васька, ведаю. Один ты у меня остался… Но ныне ни на кого нельзя полагаться. Ни на кого!

Малюта громыхнул по столу тяжелым кулачищем. Чарки опрокинулись, залили мальвазией льняную скатерть.

Скуратов притянул Грязного за ворот кафтана к своей рыжей бороде и хрипло выдавил:

— Ныне и мы по острию ножа ходим. Царь вконец взбесился. Берегись, Васька.

При опале владыки мирским его слугам приходилось тяжко: они обычно разбегались, ведая, что и на них может пасть царский гнев. Была и другая причина: новый архиепископ мог привезти с собой прежних слуг.

Иванка не ведал, как и быть. Дожидаться нового владыки — но тот его оберегателем не звал. И что делать Сусанне с Настенкой? Им владычная поварня пришлась по нраву. А вот ему, Иванке, короткая служба у Давыда оказалось в тягость. Он никогда не чаял стать служкой архиерея. Ему страдная нива роднее дармового сладкого калача.

Иванка ломал голову и бесцельно слонялся по Ростову. Он так и не успел еще, как следует оглядеть город. Сколь красивых боярских теремов и храмов в городе!

У церкви Вознесения неожиданно столкнулся с бортником Пятуней. Тот, признав своего избавителя, повалился в ноги.

— Спасибо тебе, детинушка. Насмерть бы забил меня зятек.

— Да ты встань, Пятуня. Я, чай, не боярин, чтобы мне в ноги бухаться.

— Боярин не боярин, а ныне в добром кафтане ходишь и сапоги на сафьяне. Никак, удача тебе привалила?

— А-а, — вяло отмахнулся Иванка. — А вот зятек твой без стыда и совести.

— Фомка-то? — вздохнул бортник. — У него стыд под каблук, а совесть под подошву. Сердца в нем нет. Всё нипочем. Ему на боку дыру верти, а он: ха-ха! Не зря в каты подался. Не хочу боле о нем толковать.

— А чего не в лесах?

— На Полинку пришел глянуть, дочку. Прихворала малость. Сотами буду пользовать. А мед, сам ведаешь, от всех недугов лечит.

— О том я уже от деда Михея наслышан, владычного медовара.

— Дед Михей пользу меда знает, — кивнул Пятуня. — В его погребах и мой медок водится… На храм любуешься?

— Кажись и не велика церквушка, но сотворена искусно.

— Государев мастер Андрей Малой возводил. Умелец, коих поискать на Руси, да вот царю не угодил. Казнил его царь-батюшка.

— Как это «казнил?» — подивился Иванка.

— А ты и не ведал?

— Да я всё по селам да деревенькам обретался. Глухомань!