Иван Сусанин

Чем ближе к детинцу, тем шумней и многолюдней. Повсюду возы с товарами, купцы, стрельцы, нищие, блаженные во Христе [103], скоморохи.

А вот и Вечевая площадь с торгом. Иванка, Сусанна и Настенка остановились и невольно залюбовались высоким белокаменным пятиглавым собором.

«Чуден храм, — подумал Иванка. — Никак, знатные мастера ставили. Воистину люди сказывают: Василий Блаженный да Успение Богородицы Русь украшают».

Торг оглушил зазывными выкриками. Торговали все: кузнецы, кожевники, гончары, древоделы, огородники, квасники, стрельцы, монахи, крестьяне, приехавшие из сел и деревенек. Тут же сновали объезжие головы [104], приставы и земские ярыжки, цирюльники и походячие торговцы с лотками и коробами.

Пошли торговыми рядами: калачным, пирожным, москательным, сапожным, суконным, холщевым, красильным, солодовенным, овощным, мясным…

Настенка запросилась в рыбный ряд.

— Уж так солененького хочу!

Сусанна понимающе кивнула:

— Надо бы зайти, сынок.

Мужики и парни завалили лотки соленой, сушеной, вяленой и копченой рыбой. Тут же в дощатых чанах плавал и живец, только что доставленный с озера: судак, щука, карась, лещ, окунь, плотва…

— Налетай, православныя! Рыба коптец, с чаркой под огурец!

— Пироги из рыбы! Сам бы ел, да деньжонок надо!

Верткий, высоченный торговец ухватил длинной рукой Иванку за рукав армяка.

— Бери всю кадь. За два алтына отдам!

— Соленую рыбешку дай.

— Чего мало?

— Придет время — кадь возьму.

Настенка тотчас принялась за рыбину, а к торговцу подошел новый покупатель.

— Где ловил?

— Как где? — вытаращил глаза торговец. — Чай, одно у нас озеро.

— Но и ловы разные. Поди, под Ростовом сеть закидывал?

— Ну.

— А мне из Угожей надо. Там, бают, рыба жирней.

Угожане торговали с возов, меж коих сновал десятский из Таможенной избы: взимал пошлину — по деньге с кади рыбы.

Один из торговцев заупрямился:

— За что взимаешь, милай? Кадь-то пустая.

— А на дне?

— Всего пять судаков. Не ушли.

— Хитришь, борода. Дорогой продал.

— Вот те крест! Кому ж в дороге рыба надобна? Неправедно берешь.

— Неправедно?! — насупился десятский и грозно насел на мужика:

— На цареву слугу облыжные речи возводишь? Царев указ рушить! А ну, надувала, поворачивай оглобли!

Мужик сплюнул и полез в карман.

Получив пошлину, десятский тронулся дальше, а Иванка головой крутанул: свиреп «царев слуга!»

Супротив Успенского собора стояла церковь Спаса на Торгу или Спас Ружная. Она находилась среди торговых рядов и называлась так потому, что многие годы не имела прихожан, а источником ее существования была «руга» — пожертвования [105].

Подле храма секли батогами мужика. Дюжий рыжебородый кат [106] в алой, закатанной до локтей рубахе, стегал мужика по обнаженным икрам.

— За что его? — спросил Иванка.

— Земскому старосте задолжал. Другой день на правеже [107] стоит, ответил один из ростовцев.

Подскочил земский ярыжка. Поглазел, захихикал:

— Зять тестя лупцует, хе-хе!

Ростовцам не в новость, Иванке — в диковинку.

— Чего языком плетешь? Кой зять?

— Обыкновенный. Не зришь, Пятуню потчует? То Фомка — кат. Залетось Пятунину дочку замуж взял.

— Негоже тестя бить, — нахмурился Иванка.

— А ему что? Ишь зубы скалит. Ай да Фомка, ай да зятек!

Пятуня корчился, грыз зубами веревку на руках, привязанных к столбу.

— Полегче, ирод, мочи нет, — хрипло выдавил он, охая после каждого удара.

— Ничо, тятя. Бог терпел и нам велел, — посмеивался Фомка.

Сусанна дернула Иванку за рукав армяка.

— Пойдем, сынок. Глядеть страшно.

Но Иванка и с места не стронулся, глянул на ярыжку.

— Слышь, мил человек. Сколь задолжал Пятуня?

— Многонько. Ходить ему в холопах. Полтину серебром.

— Развязывай мужика. Я заплачу.

Ярыжка окинул молодого мужика цепкими, прощупывающими глазами. На голове старенький войлочный колпак, армячишко видавший виды, в пеньковых лаптях. Откуда у «деревенщины» такие деньжищи?

— Ты языком болтай, да меру знай.

Иванка вытянул из-за пазухи кису, отсчитал полтину.

— Да ты что, сынок, деньгами разбрасываешься? — всполошилась Сусанна. — Сами еще не ведаем, как жизнь пойдет. Спрячь!

Но Иванка ослушался:

— Не могу зреть, как людей мучают. Развязывай, ярыга!

У ярыжки хищно блеснули глаза. А из толпы донеслось:

— Не отдавай, паря. Себе заграбастает. Ведаем Хотяйку! Из плута скроен, мошенником подбит. Пусть земского старосту кличет.

— Спасибо, братцы.

Иванка спрятал кису, а Хотяйка, зло ощерившись на толпу, неторопко пошагал к Земской избе.

А торг шумел, полнился выкриками:

— Торгую лаптишками, сапожонками, солью в развес и рыбою в рез!

— Налетай на лук с чесноком!

— Бери капустенку и маслишко конопляное!..

Лук, чеснок, хрен и редька пользовались в Ростове (да и в других городах) большим спросом. От всех хворей и недугов. Лук, чеснок да баня всё правят!

Обширная Вечевая площадь вбила в себя многие казенные дворы. Здесь стояли Кабацкий и Гостиный двор (последний поставлен по приказу Ивана Грозного) [108], а подле с ними — Съезжая изба. Недалече от нее находилась Житная площадь, где ростовцы и приезжие люди торговали житом и другими товарами. А возле Таможенной избы, коя занималась сбором пошлин, расположилась изба Писчая, где посадские подьячие предлагали свои услуги для написания купчих и других бумаг. Около нее-то и стояла изба Земская, в коей заседали земские старосты и целовальники. Рядом была изба Сусляная да изба Квасная, кои собирали пошлину за продажу кваса и сусла [109].

Все казенные избы были деревянными, стояли на подклетях, и Иванка еще не ведал об их предназначении.

Особое место в Ростове занимала Съезжая изба, куда приезжал воевода и «сидел за государевыми делами».

Хоромы же воеводы находились восточнее Вечевой площади, в полуверсте от Торга [110].

За Съезжей избой стояли две тюрьмы: Опальная — для «государевых злодеев» и Губная изба, где судили уголовные дела выборные из дворян — «губные старосты».

Славился Ростов и именитыми купцами: Кекиными, Мальгиными, Щаповыми, Милютиновыми, Хлебниковыми. Купцы Кекины вели торговлю даже с народами, кочующими за Уралом…

Земский староста Демьян Курепа, дородный мужичина, заросший каштановой бородой, явился к правежному столбу с Хотяйкой. Тот указал на Иванку.

— Вот сей человек, Демьян Фролович, норовит Пятуню выкупить.

Курепа, как и ярыжка, был удивлен срядой [111] лапотного мужика, однако спросил:

— Сродником будешь?

— Впервой вижу, староста.

— Тогда на кой ляд выкупаешь?

— Жаль стало.

Курепа пожал плечами.

— Доставай полтину.

— Допрежь прикажи мужика освободить.

Курепа кивнул ярыжке, и тот отвязал Пятуню от столба. Мужик не мог подняться с колен. Кат Фомка ухватил тестя за ворот сермяги и рывком поднял на ноги.

— Гуляй, тестюшка, хе!

Староста проверил на язык серебро и подозрительными глазами впился в Иванку.

— Из кой деревеньки притащился?

Иванка помышлял, было, наречь свое село, но вовремя спохватился: человек он беглый, а вдруг земский староста сыск учинит, и тогда беды не миновать. Почему-то ухватился за название села, кое он услышал в рыбном ряду.

— Из Угожей.

— Т-эк, — протянул Курепа и завертел головой. Многих мужиков из Угожей он ведал в лицо. Увидел одного неподалеку, поманил мясистым пальцем к себе.