Мальчики с бантиками

ем на контрольное бомбометание. Надо верный крест поставить на этой лодке...

Я стал в раскрытой двери рубки, чтобы видеть последние взрывы. Но на мостике звякнул телеграф, раздалась команда:

- Дробь атаке! Орудия и аппараты - на ноль...

Командир эсминца "задробил" атаку, очевидно решив не транжирить боезапас ради контроля. Мы прошли над местом гибели лодки, и я сверху заметил, как тяжело колышется на волне жирное пятно соляровых масел. Вниз лицом, с пузырем спасжилета на спине, плавал мертвец, выброшенный с глубин. На его руку была намотана лямка парусиновой сумки. С эсминца не успели подхватить эту сумку, а покойника тут же замотало под винты, и пена, вылетая из-под кормы, стала на мгновение красной, как на закате солнце... Я вернулся в рубку.

- А сколько человек в команде такой подлодки?

Штурман выключил одограф. Калька была закончена.

- Смотря какая подлодка, - ответил он мне. - От полсотни матросов и больше, если крейсерского типа... А что?

Эти полсотни фашистских душ я мысленно поделил на сотню человек нашей команды, и у меня получился итог.

- Есть! - сказал я. - Половину фашиста я угробил. Теперь дело за второй половиной, и тогда на моем собственном боевом счету получится целый гитлеровец...

Штурман засмеялся:

- Какая-ю у тебя дикая бухгалтерия. Разве можно врагов делить на четвертинки и половинки? Важен общий итог всего корабля...

Труба с мостика глухим басом спросила:

- Юнга там? Пусть поднимется на мостик...

По эсминцу проиграли отбой, и навстречу мне с мостика горохом сыпали вниз дальномерщики и подвахтенные сигнальщики. Командир сидел возле телеграфа на раскидном стульчике и натирал себе висок карандашом от головной боли. Вопрос он задал мне странный:

- Ты зачем исправил одограф?

- Он же скис...

- А разве твое дело соваться с отверткой туда, где ты ни черта не смыслишь? А если бы пережег соленоид?..

Сигнальщики оглядывали горизонт и заодно слушали, какой скрип исходит от юнги, когда его драят с песком и с мылом. Я отвечал капитану третьего ранга, что не такой уж я дурак, чтобы портить прибор, устройство которого мне хорошо знакомо. Командир настаивал:

- А вдруг бы испортил! Если тебя в базарный день продать, и то не выручили бы столько, сколько стоит этот одограф.

Рукояти телеграфа стояли на "средний вперед". Бак эсминца то глубоко уходил в море, то его подбрасывало наверх - в шуме разбегавшейся воды. Берегов не было видно.

- Чем ты хоть крутил его там? Небось ногтем?

- Вот и отвертка, - показал я командиру.

- Скажи, какой мастер объявился. С отверткой служит!

Из рубки поднялся штурман, сразу вмешавшись в разговор.

- Павел Васильевич, - сказал он командиру, - за Огурцова могу поручиться: поступал точно по инструкции. Одограф этот юнга знает, поверьте мне, не хуже штурманского электрика.

- Он же только рулевой, - буркнул командир; встав со стульчика, шагнул к визиру и погрузил свое лицо в каучуковую оправу оптики; он оглядел горизонт в солнечной