Мальчики с бантиками

леса в страшную ночь на вологодской станции; я поведал им про смерть матери на архангельском вокзале; сказал, что отец как в воду канул под Сталинградом, прислав лишь одно письмо.

- Что угодно! Только с флота меня не гоните. Командир ответил:

- Слишком долго тебя учили, чтобы теперь за борт спихнуть. Флот своих людей ценит и не базарит ими. Иди в лазарет, а мы тут подумаем, как быть с тобой дальше!

Очевидно, пока я шел по палубе в корму, из салона успели звякнуть по телефону врачу эсминца. Когда я спустился в лазарет, меня уже ждали лейтенант Эпштейн и его верный раб санитар Будкин - обжора страшный, его так и звали крупоедом. Наш врач был большим чудаком, по его словам никогда нельзя было понять - радоваться тебе или огорчаться. Вот и сейчас, завидев меня, он сделал зверское лицо.

- Попался, симулянт? А ну - снимай портки! Будкин, у тебя розги готовы?

- Так точно. Заранее вымочил. Посолил. Все как следует.

- Тогда начинай с Богом. Дело тебе знакомое.

Если бы меня тогда высекли и оставили в покое, я был бы согласен. Но тут крупоед зашел сзади и, словно гвоздь в доску, засадил в меня здоровенный шприц. Я сразу перестал плакать.

- Есть! - сказал Будкин, выдергивая шприц, и невежливо помазал меня ниже копчика чем-то очень холодным.

- Укольчик, кстати, - чтобы ты не уклонялся от геройской службы, сказал Эпштейн. - Ты, Будкин, можешь идти. А мы с тобой, гроза морей и океанов, осмотрим твою собачью лапу. Ну-ка!

Он обследовал меня всего, только потом взялся за руку. Крутил ее по-всякому. Гнул в кисти. Дергал меня за пальцы.

- Покажи, как тебя ударило тогда вагонным крюком?

Я показал как. И куда ударило. Он ответил на это:

- Везучий ты! - И сел к столу что-то писать. - Приготовься ходить в госпиталь на сеансы. Будем лечить. Травматическая контрактура - вот что у тебя! Но это пройдет, если не запускать. Завтра выдам тебе резиновый мячик. Носи его в левом кармане. Чуть свободная минута, мни и мни его в пальцах, тискай как можно крепче. Понял?

- А зачем?

- Надо развивать пальцы.

В лазарете зазвонил телефон. Видимо, звонили из салона. По ответам врача я смутно догадался, что отрадного пока ничего нет.

- Иди туда, откуда пришел, - сказал мне лейтенант.

В салоне помимо командира и замполита я застал и штурмана. Судя по всему, они говорили обо мне. Командир сказал:

- Слушай! Мы вот тут подумали сообща и пришли к убеждению, что стоять на манипуляторах ты не можешь. Я понимаю - тебе это обидно, но ты должен понять и нас. Как рулевой ты никакой ценности для эсминца не представляешь.

Ну, что ж! Я и сам это знал. Не обиделся.

Командир выждал и показал на штурмана.

- Старший лейтенант Присяжнюк доложил нам, что ты свил гнездо в гиропосту и никаким газом тебя оттуда не выкурить. Это что? Просто любопытство? Или осознанная любовь к знаниям?

- Я люблю гирокомпасы, товарищ капитан третьего ранга.

- Любовь - это хорошо, - похвалил он меня, после чего обратился к штурману: - Брякните