Баязет

ит на него с сожалением.

- Что же делать? Что же делать? - хватался он за голову и ничего не мог придумать; когда ушла от него Аглая, он действительно был близок к самоубийству: вставил в рот дуло револьвера, но... смерть от своей руки показалась ему страшнее турецкого ятагана.

Было ему скверно, а потому, когда встретил однажды Латышева, то сказал ему так:

- Ну, что, прапорщик, плохо вам?

- Плохо, - согласился тот.

- Вот и мне паскудно, - заключил Карабанов. - Каждый из нас подлец, только по-разному...

Андрей покупал у маркитантов водку и поил всю свою сотню.

Казаки - ничего, пили, не отказывались, даже Егорыч пил, но уже не было в общении с ними чего-то такого неуловимо интимного, почти дружеского, что он ощущал раньше. И теперь Дениска Ожогин уже, наверное, не набьет от доброты душевной переметную суму сливами; хоть вырви волосы на голове, а никто не поделится ворованным мясом...

- Довольно, пожили, - сказал Андрей однажды. - Только не так, чтобы забыли, а в бою; заберусь в свалку, уж пятерых-то как-нибудь положу, а потом - и меня...

Приняв такое решение, Карабанов как-то быстро опустился.

Перестал следить за собой. Ватнина он чем-то обидел, и есаул разругал его матерно. Теперь Андрей по вечерам молча сосал чихирь в одиночку. Потом в пьяном угаре вынимал шашку, подбрасывал к потолку "Тифлисские ведомости" и рубил на лету указы "Мы, божией милостию Александр Второй, всея Руси, Большия и Малыя..."

Сивицкий, узнав о пьянстве Карабанова, каждый раз встречая его, где бы то ни было, твердил с настойчивостью дядьки одно и то же:

- Перестаньте пить, Карабанов! Вы сгорите в этом пекле... Я помню одного хорунжего, который запил в пустыне. В башке у него плескалось что-то, как в бутылке, и он подох в страшных корчах... Бросьте пить, Карабанов!

- Не беспокойтесь, доктор, - тупо выслушивая советы, огрызался Андрей, - со мною этого не случится. Первый же горшочек масла срубят ко всем чертям вместе с этой вот дурацкой маслобойней!..

Штоквиц однажды стал утешать его:

- Вы напрасно, гвардионус, так переживаете. Лучше выпейте стакан лафиту. Грешным делом, я тоже не святой... Неужели я буду читать нотации этому быдлу? Треснул по роже - и пусть сами додумывают, за что попало.

Некрасов сказал иначе:

- Вы не глупый человек, Карабанов, мне многое нравится в вас. Но эти гвардейские штучки вы оставьте... Здесь люди не парадируют, а воюют. Иногда и провинятся, но завтра же могут погибнуть! А вы что-то рано собрались на Холм Чести...

Трехжонный приходил иногда, мрачно оглядывал поручика и докладывал, что в сотне не все благополучно: два казака подрались при дележке овса, один казак потерял винтовку, кузница задерживает с подковкой лошадей и прочее. Карабанов строил свою сотню, выезжал перед нею на своем Лорде, грозился плетью и пьяно кричал:

- Распустились, мать в вашу!.. Вот погодите: я пить брошу - так возьмусь за вас, сволочи!..

Как-то забрел на огонек Клюгенау, и поручик сразу насторожился.