Разомкнутый круг

– Непременно! Непременно после боя сыграем. Приходите к нам на позицию, – произнес мягким своим голосом, направляясь к полковнику Арсеньеву.

– Пехтура чего-то верхами разъезжать стала! – подойдя к Максиму, стрельнул глазами в сторону гостя Оболенский. – Ищет, куда улепетывать ловчее, – сделал он вывод.

В это время впереди, в рядах 4-го корпуса раздались крики и стрельба – то кавалерия графа Коленкура, обогнув Семеновский овраг, ринулась на линии русских полков.

Русские не растерялись: Кексгольмский, Пернавский и 33-й егерский выдержали самый тяжелый первый натиск и ответили мощным огнем.

Быстро переговорив с Арсеньевым, семеновский полковник взобрался на лошадь.

– Да куда вы? – попытался остановить его штаб-ротмистр Гуров. – Видите, что началось? Как раз в плен угодите…

Но семеновец уже скакал в сторону своих позиций.

– Похоже, дело нешуточное! – радостно произнес Оболенский. – А вон опять гости… Вроде бы даже генерал. И снова лысый! – увидел он подъезжающего Барклая.

Шляпу тот где-то потерял.

– По коням! – хрипло зарычал Арсеньев, заметив командующего 1-й Западной армией.

Через минуту полк построился. Невдалеке строились кавалергарды. Два этих полка объединили в бригаду под командой генерал-майора Шевича.

– Второму эскадрону правое плечо вперед! – услышал Рубанов голос Вебера.

Эскадроны построились к бою. Впереди встал сам Барклай де Толли. На голове его уже красовалась шляпа с черным петушиным пером.

– Ура-а-а! – не выдержав, заорал Оболенский, и эскадроны поддержали его ликующий крик.

– С места – марш, марш! – взмахнул палашом командир лейб-гвардии Конного полка, и отборнейшие русские латники, размахивая тяжелыми палашами, стали набирать скорость.

Это надо видеть – атаку гвардейских кирасиров!

Земля гудит под копытами мощных коней, грозно сверкают палаши, рослые кавалеристы с криком «ура!» несутся на врага. Не у всякого выдержат нервы перед этим могучим тараном.

Русские батальоны расступались, пропуская конницу.

В это время граф Коленкур, брат французского посланника в России, храбрый, веселый и честный француз, откинувшись на спину, сползал с коня – пуля попала ему прямо в лоб.

Французский 5-й кирасирский полк, потеряв генерала, растерялся и был ошеломлен несущимися в его сторону русскими богатырями. Французские кирасиры не выдержали и стали поворачивать коней. Но не успели. Конногвардейцы настигли врага. Через несколько минут полк оказался сметен, разбит и рассеян.

Следом из дыма сражения вылетели французские гусары и, размахивая саблями, ринулись на помощь своим. Гусарики-французы были просто раздавлены, как попавшая под сапог устрица. В такой рубке французы еще не участвовали.

И их, и русских вдохновляла Москва. Только одни мечтали ее разграбить, другие – отстоять! И русские, и французы подтянули конную артиллерию, и поле боя утонуло в дыму.

Оболенский рубился с упоением – его палаш покраснел от крови. Экстаз смерти захватил князя и пьянил посильнее вина. На глазах Рубанова одним яростным ударом он разрубил до самого седла грузного кирасира. Максим даже успел заметить, как ужас в глазах этого француза сменяется пустотой вечности, а потом тело вдруг распалось на две части, вывалив дымящиеся внутренности на конский круп.

Рубанова больше не тошнило от таких картин.

Заглядевшись на работу Оболенского, он сам чуть не пропустил молниеносный удар гибкого как угорь гусара, но реакция не подвела, и голова кавалериста брызнула мозгами на черную рубановскую кирасу, а белая кашица медленно стала стекать вниз, к красному канту на кирасе, оставляя густые белые капли на своем пути.

Правый рукав колета окрасился вражеской кровью.

– Неплохо приложил! – похвалил заваливший очередного противника Оболенский. – Теперь не сразу сообразит что к чему! – умчался гонять какого-то гусара.

«Циник!» – не успел подумать о своем друге Максим, как из дыма выскочил пехотинец и тут же ударил штыком. Метил он в живот, но вертевшийся в горячке боя конь спас Рубанова, и штык лишь распорол седло рядом с ногой. Максим поднял палаш, но задержал руку: противник одет был в зеленый русский егерский мундир. Пропыленное лицо его пылало ненавистью, рот ощерился белоснежными зубами.

– Не угадываешь, барчук, А я тебя враз приметил… – услышал Максим хриплый знакомый голос.

В растерянности он опустил палаш. Егерь же снова замахнулся штыком.

– Данила! – поразился Максим, а штык уже рвался к его груди.

«Поздно. Не успею отбить! Обидно от своего погибать…» – все же поднимал палаш Рубанов, но в этот момент зеленый мундир Данилы побурел на груди, а сам он отшатнулся назад, выронив ружье и зажав рану руками. Сильная шея его надломилась, гордая красивая голова упала на грудь. Раненый с трудом поднял ее, пытаясь что-то сказать, но рухнул на колени, и на губах запузырилась кровь.

– Рехнулся парень от страха! – убирал пистолет Шалфеев. – На своих полез. Так и не сумев ничего произнести, егерь упал на землю, вытянув перед собой руки. Ноги его задергались и через несколько секунд замерли.

Пораженный Максим стоял над поверженным телом и все не мог поверить, что в такой день русский хотел убить русского…

– Господин поручик! – похлопал его по плечу Степан. – На вас хранцуз скачет, – привел он в чувство Рубанова, и вихрь боя снова закружил конногвардейца, вытеснив мысли о бывшем крепостном.

Солдаты дивизии Лихачева, покрытые потом и порохом, один за другим падали под ударами врага, но никто из них не сдался и не отступил.

Французы не успели порадоваться своей победе, как на батарею ворвались конногвардейцы и принялись рубить растерявшуюся пехоту.

На этот раз люнет был отбит.

Спрыгнувший с коня Рубанов устало отер потный лоб – кожаной каски на голове уже не было, – и оглядел позицию.

Курган устилали трупы. На опрокинутых лафетах распростерлись тела канониров. Тут же, на батарее, рядом с убитым французским офицером Максим увидел семеновского полковника – он лежал на боку. Глаза Николя глядели на мертвого француза. Левой рукой он упирался в землю, а правую спрятал за спину, будто боялся выказать свои козыри. Нагнувшись, Максим закрыл его глаза.

Батарею уже занимала русская пехота.

– Отходим! – услышал он голос Гурова. – Рубанов, дружище, чего вы там?

«Неисповедимы пути твои, Господи!» – подумал Максим, тяжело взбираясь на коня.

Позже французы опять заняли батарею.

После боя Оболенский был просто в трансе.

– Рубанов! Ты видел, как я их?.. В Москву лягушатникам захотелось! Шалишь, брат! А как я кирасира развалил?! Да и ты молодец! – спохватившись, снисходительно похвалил друга. – Сейчас бы мадерка неплохо пошла. – Не успел он добахвалиться, как дали команду строиться.

Возглавил гвардейских кирасиров генерал Шевич.

– Снова в атаку! – счастливо улыбнулся Оболенский.

Лошади тяжело вздрагивали боками – не успели отдохнуть после первого боя.

– За Россию! Господа! – поднялся на стременах Шевич, держа над головой палаш, и эскадроны молчаливой лавиной, набирая скорость, пошли за сербом.

Пехотные взводы расступились, и гвардейцы столкнулись с неприятельской конницей.

– Отдохните, братишки! Сейчас мы вам подсобим!.. – проезжая сквозь строй пехоты, крикнул Шалфеев.

Французы сразу узнали гвардейских кирасиров, и их кавалерийские офицеры – потомки благородных рыцарских родов – вызывали на поединок офицеров первых фамилий русских и рубились один на один, защищая честь Франции и России.

Оболенский на этот раз подобрал себе равного по силам соперника – такого же огромного французского кирасира. Француз был молод, силен и, по-видимому, учился фехтованию у лучших парижских учителей. Чистокровный жеребец под ним составлял как бы единое целое со всадником и оказывался то справа, то слева от князя. Кирасир ловко перебрасывал палаш из одной руки в другую и умело рубился обеими руками. Он уже полоснул Оболенского по кирасе и продолжал теснить его.