Нет вестей с небес (СИ)

— Цитра — это ваша жрица? Да? Ох… вы опять сделали мне новые татуировки, пока я спал? — увидела свое левое запястье Джейс. Она надеялась, что Дени уже знает о том, что она не парень и уже разрешил ей носить татау. Зачем эти татау, конечно, непонятно. Но раз уж так было принято в племени, девушка соглашалась мимикрировать.

— Татау! — исправил на неправильное Дени, кивая. — Да! Жрица, духовный лидер ракьят! Она дает силу татау, заговаривает знаки, как делали предки ракьят, как те, кто победил Великана. Но это расскажет Цитра, если сочтет тебя достойным. Спал? Хм, это вчера было вечером, ты не спал.

«Уже провалы в памяти. Отлично. Начинается. Не просто так мне выписывали антидепрессанты. Ну, и пошли они все! Сойду с ума, значит, сойду. Что вы все мне пытаетесь навязать? И кто я? Послушная кукла с душой чудовища?» — сжала зубы Джейс, нехорошо ожесточенно щурясь, едва не выпуская на лицо пренебрежительную ухмылку. Да-да, такую же, как у врага. Насмешку над всем святым и верным, над друзьями и врагами, издевку. Над собой.

В горле встал ком, холодный и неприятный ком, больше ничего. Она и вправду ощущала, как ее несет течением жизни, а она подчиняется каждый раз, будто повторяет в надежде на изменение, но, конечно же, ничего не менялось.

Она просто плыла по течению, в то утро, например, бездумно принимала пищу, которую уже приготовили ракьят, хотя вечный предел нервов должен был, по идее, мешать этому, но голод иногда оказывается сильнее стресса. Организм как будто заботится о своей сохранности помимо головы, потому что на одном энтузиазме, на одних оголенных нервах долго не протянуть. Но вкуса еды она не ощущала. И почти ничего не чувствовала, только невероятное желание долго и бессмысленно смеяться, а потом срываться и орать на всех не своим голосом. И ей вдвойне становилось смешно и мерзко, что она все-таки позволила себе… понять врага.

Хотя до природы его насмешек, до истоков этой ненависти еще пролегала целая бездна непонимания, в которую не хотелось глядеть, чтобы не упасть, чтобы ни понимать еще больше. Понимание без строгой оценки опасно. Но строгая оценка опасна безосновательным судом. Вот предатель — и все. И убить. Растерзать, утопить, вонзить по рукоять нож… Кстати, мачете убитого накануне пирата девушка забрала себе, совершенно бездумно, почти на уровне инстинкта. И мощное широкое лезвие пока не особенно находило место на узком истрепанном поясе.

А на небе все еще меркли звезды, едва задетые рассветом. Звездный свет — это, наверное, послание из тех времен, когда мы были чисты душой и духом сильны. И, может, еще понимали ценность того света, что преодолевает сотни километров просто, чтобы светить, ценность тех звезд, что отдают тепло, обреченные однажды сгореть до горького пепла, только бы отдать хоть крупицу тепла. Словно хрустальные осколки, плавились звезды. И в свете зари тревожный кровавый рубин в лучах заиграл, и мир вместе с ним, не солнцем упоенный, а искаженным лучом чрез красный, как воронов глаз, камень…

Джейс неловко себя ощущала в обществе ракьят, они казались ей настолько сплоченными, особенно трое молодых парней, которые держались всегда рядом и понимали друг друга без слов, точно братья-близнецы. Другие воины понимали их не хуже, говорили на одном языке, явно не совсем близкие родственники, если вообще родственники.

Джейс снова вспомнила отца. Да, с отцом они понимали друг друга почти без слов. Райли… Она его понимала, как ей казалось, а понимания с его стороны не просила. Райли. Ласковый теленок в детстве, казалось, совсем не изменился, мягкий, наивный. Казалось, он всегда будет рядом с ней, никогда не сбежит, даже если путь ведет в тупик, но она не посмела бы завести его в тупик. Но почему же он так… Он умер. Умер ни за что. Только от того, что человек с издевательской усмешкой и глазами, смотрящими сквозь пустоту, хотел себе что-то доказать. Вот так жестоко.

Как и она хотела утолить хоть часть своей боли, перебивая ноги выстрелами снайперской винтовки. И Джейс съеживалась, складываясь почти пополам, так, что ребра впивались в мышцы. И все от мысли этого внезапного и страшного сходства с кровным врагом.

Может, она слишком верила, что Райли дорога свобода… Может, прожив столько лет под одной крышей с младшим, так и не смогла понять, что это за человек. Она опекала его, она наставляла, даже когда уехала, беспокоилась и звонила каждый день, к чему последний год даже Лиза привыкла, хоть поначалу это ее раздражало. Да, опекала…

А вот ракьят общались на равных, вернее, по старшинству, естественно, матерые мужи с обветренными лицами наставляли и понукали молодых парней. Но все они действовали слаженно, без бессмысленных споров, с единой целью. И добычу с убитых врагов делили без жадности и зависти. Зависть — первый шаг к предательству. Жадность — второй. Предательство — смерть. Все оказалось просто. В единстве содержался единственный способ выживания. А когда кажется, что жизнь безопасна, люди легко разобщаются, да так и ведут целые цивилизации к гибели.

— Что смотришь, Джейсон? — послышался голос Дени, и Джейс поняла, что сидит на пороге штаба и без зазрений совести рассматривает в упор утреннюю трапезу воинов. Дени же понимал ее интерес, ведь сам он был пришлый, откуда-то из Африки или той же Америки, но ему были яснее сокровенные смыслы. — После посвящения у них все общее, пока не женятся.

— А часто у вас тут вообще… женятся? — неуверенно спрашивала Джейс, ощущая острую потребность хоть с кем-то поговорить, чтобы не оставаться один на один со своими мыслями.

— Как везде. Как положено, — улыбнулся ей Дени, но в улыбке его застыла грусть. — Понимаю, ты скажешь «война». Но если мы будем жить только войной, никто не придет на смену убитым воинам, и не для кого станет защищать каждую пядь земли.

Дени достаточно бегло и складно говорил по-английски, но все-таки с акцентом, который, пожалуй, только добавлял некую значимость его словам. Джейс улыбнулась, задумываясь. Ни о себе, и даже в кои-то веки не о горестной судьбе друзей. Просто о жизни, о природе того, что надо защищать. О том, кто такие дети, почему в них продолжение жизни, почему ради них не жалко и жизнью пожертвовать. И не находила словесных ответов, но на душе становилось теплее.

Но тревога пронзала новыми ледяными играми, тревога, сомнения, Джейс вопросительно и умоляюще глядела на темнокожего воина:

— Дени… А как же убийства? Разве это не ожесточает? Как им… как им хватает сил улыбаться? Надеяться? Раз уж вы повезете меня к вашей жрице, я хочу знать… Может, есть какой-то секрет? Я убивал. И уже много. А вы, наверное, еще больше… Так как мириться с тем, что это — необходимость?

— Приходится мириться. И кого-то это ожесточает. Но знаешь, Джейсон, чтобы не потерять различий между своими и чужими, между захватчиками и освободителями… Попробуй ощутить разницу между сражением со злом и сражением во имя добра.

Джейс улыбалась, зная, что когда-нибудь у нее появятся силы понять эти похожие высказывания как два разных полюса. Она только заклинала себя не уподобляться врагам в их методах. И верила, что больше не позволит себе охоты на людей ради мести, а то и ради развлечения.

«Даже если я умру, крошечный атом человеческого единства, то родятся новые, и обетованная земля не останется пустой», — вмешиваясь в странный сон наяву пролетела легкая фраза, давая понимание, за что сражаться, ради кого. И умирать тогда даже не так страшно, потому что страх бессилен там, где есть смысл.

Но все-таки что-то еще мешало пониманию, что-то маячило противоречием.

— Собирайся, сначала долг за винтовку отдашь, потом к Цитре! — вскоре помахал рукой Дени из-за руля джипа.

Путь в деревню пролегал через дорогу, между двумя отвоеванными аванпостами, и пираты пока не пытались туда соваться, даже причал не подвергался атакам, но ракьят подозревали, что очень скоро за него начнется ожесточенный бой.

И сколько еще неженатых парней так и не найдут своих избранниц, уйдя прежде времени на небо тропой павших воинов… И сколько еще престарелых матерей да молодых жен завоют от горя, а женский плач одинаков в каждом уголке планеты. Крошеной планеты по имени Земля. Планеты, согретой крошечной звездой по имени Солнце. Но горе больше Вселенной. И человек мерой вещей дальше всех звезд друг от друга, когда чужд сам себе, и ближе всех атомов, когда един. А по пиратам, видимо, никто не плакал. Стал бы кто переживать от гибели Вааса… Гибель предателя… Предатель…