Сердце в тысячу свечей (СИ)

– Молчишь? – она снова оказывается рядом, пальцами хватает меня за подбородок и сверлит глазами, пытаясь прожечь дыру. – Я уничтожу ее, – угрожает Ребекка. – Отдам миротворцам, чтобы те насытились грязной девкой!

Меня будто оказывают ледяной водой: с тем, что пытают меня, я уже смирился, но Китнисс! Она не должна пострадать!

– Только тронь ее! – поднимаюсь на ноги. – Я за себя не отвечаю!

– За что ты ее так любишь?

– Не твое дело!

Щеки Ребекки полыхают алыми пятнами, ее трясет от ярости.

– А кто ты сам, вообще, такой, Мелларк? Ты – вещь! Подстилка! Я предложила тебе больше, чем ты смел мечтать, но нет! Влюбленный идиот! – она орет, но постепенно теряет запал, все больше ее крик переходит в громкий шепот. – Лучшее, что ты заслужил, это вечно страдать из-за нее! Думаешь, женишься, и от тебя отстанут? Нет! Тебя будут иметь! Завтра и через неделю, и через год! В любой день, когда захотят! Ты – вещь, ты – ничто!

Слезы льются по ее щекам, но Ребекка как заведенная повторяет свои угрозы. Я натягиваю рубашку и хватаю пиджак, она не останавливает меня, когда я ухожу, и только что-то стеклянное разлетается вдребезги об дверь, которую я едва успеваю закрыть за собой.

Никуда не ухожу, здесь же прислоняюсь к стене, голова раскалывается от боли. Самое жуткое в словах Ребекки то, что она права. Я – вещь. А у любой вещи есть хозяин. И это не Ребекка, и даже не Вернон с Мелом.

Мой хозяин - президент Сноу.

Бьюсь затылком о стену, тру глаза. Пока он жив, меня не оставят в покое. Пока он жив, Китнисс не будет в безопасности.

Решение приходит само собой: если все нити ведут к Сноу, то стоит их разрубить, и тогда… Я не заглядываю так далеко в будущее. Тем более, что меня в нем, вероятно, уже не будет. Наказание за убийство президента – смертная казнь, но я вдруг ясно понимаю, что готов уплатить эту цену.

Я спасу Китнисс.

И спасу себя.

Словно тысяча свечей, каждая как символ надежды, вспыхивают в моем сердце, и я улыбаюсь, впервые за долгое время.

Комментарий к 20

***

Если в тексте встретятся очепятки или ошибки, то

включена ПБ - буду благодарна за помощь )))

***

До финала фанфика осталось около 5 глав, завершаемся))))

***

Кому интересно, в личном профиле есть информация, как получать спойлеры обо всех моих работах)))

========== 21, часть первая ==========

Не бечено…

POV Пит

Просыпаюсь от дикой головной боли. Кажется, за всю ночь я проспал лишь пару часов. Шея затекла от неудобного положения, и я растираю ее, хрустя позвонками.

Вчерашняя решимость блекнет при свете нового дня. Убить Сноу? Червячок сомнений шевелится в груди, но это не страх – скорее почти исчезнувшее, попранное чувство самосохранения.

И все-таки другого выхода нет.

Сколько я смогу терпеть издевательства до того, как мой разум пошатнется?

Как долго я сумею не утонуть в пучине отношений с нелюбимой женщиной? С разными женщинами?

Мне нестерпимо, и едва ли не до слабых слез хочется забыться, а потом понять: все, что было, – сон. Кошмар. И я проснулся.

Бреду к своей квартирке, возле которой дежурят миротворцы. Просто как свершившийся факт отмечаю про себя, что и этой, пускай только видимости, свободы нас с Китнисс лишили.

– Привет, – от долгого молчания мой голос чуть хрипит, но я стараюсь говорить нежно.

Взгляд же Китнисс, сидящей на диване, такой холодный, что мороз пробегает по коже. Она кивает и вновь отворачивается к телевизору. Мнусь на пороге, не зная, что сказать.

Рассказать, что ночевал на узком диване, а не в постели с Ребеккой? Хотя Китнисс ведь и не знает про внучку Сноу – когда мы виделись последний раз, рядом со мной был Вернон. Качаю головой, торопясь отогнать от себя даже мысли о нем.

Присаживаюсь рядом с Китнисс.

– Как дела?

И снова она смотрит на меня как на врага.

– Не жалуюсь.

Поджимаю губы. От нее исходят волны раздражения, которые, кажется, могут потрогать.

Это то, чего я боялся; то, что было предсказуемо с самого начала. Неужели она уже забыла, как обещала, что примет меня, несмотря ни на что?..

– Китнисс, я только… – касаюсь ее руки, но она выдергивает свою, будто ошпарившись.

– Не прикасайся ко мне!

Смотрю на нее, с трудом сдерживая взрыв отчаянья.

– Я не хотел тебя обидеть…

Китнисс щурится, отодвигается, чтобы оказаться как можно дальше.

– Нельзя обидеть того, кому нет до тебя дела! – ее слова как лезвия, врывающиеся в кожу. – Думаешь, мне не все равно, где ты был?

Мое счастье, которое и так было с заплатами, рвется в клочья.

Она не дает мне ответить:

– Мне без разницы, где ты был и с кем! Понял? Все равно!

Китнисс кричит, и ее глаза сверкают такой злобой, чтобы даже моя наивная любовь не находит изъянов.

– Ненавижу тебя!

Опускаю глаза в пол. Сглатываю. Что мне сделать? Встать на колени? Молить, чтобы она забрала свои слова назад?

Сжимаю руки в кулаки. Может, оно и к лучшему? Рано или поздно, Китнисс бы узнала обо всем, что со мной сделали, и что потом? Ее презрение? Отвращение?

Лучше ненависть – это чище. Тем более, что покойнику, в которого я превращусь, если сумею избавиться от Сноу, будет уже все равно.

– Я понял, – выдавливаю. – Пойду прогуляюсь…

Меня раздирают противоречия: остаться с ней и обнимать, целовать, душить в объятиях, вымаливая хоть каплю ласки, необходимой мне как воздух? Или убежать, скрыться, спрятаться в скорлупе, позволив боли душевной и мукам физическим поглотить меня?

Выбираю второе и поднимаюсь, иду прочь.

Дежурный миротворец поворачивает голову, едва я выхожу из комнаты. Он смотрит на меня так внимательно, будто пытается проникнуть в мои мысли.

«Прости, «друг», в них слишком много горечи, утонешь в такой несладкой карамели».

Бесцельно слоняюсь по дворцу, замечая множество новых постов охраны: на каждом этаже по целой группе вооруженных миротворцев. Будь я легковерным, решил бы, что президент опасается нападения, да только угрозы ему ждать неоткуда: единственные, кто мог помочь, – Тринадцатый дистрикт. Но, если они и живы до сих пор, то растеряли всю свою мощь.

***

Встречаю ее случайно: Джоанна убирает со стола в большой столовой. Татуировка, уродующая ее лицо, это пощечина всем, кто посмел поверить в Революцию, а глаза, сперва пустые, но ожившие, стоило ей узнать меня, – отражение боли, сравнимой с моей собственной. Она была такая сильная, ярая, живая! А теперь искалеченная, сломленная, отчаявшаяся.

Мы смотрим друг на друга, и каждый думает о своем. Мне вдруг становится страшно от своей догадки: Джоанна ведь Победитель, многие годы она провела в Капитолии… С ней делали тоже, что и со мной? Ее тело тоже истязали на забаву тем, у кого есть власть и деньги? Ее душу также вывернули наизнанку и выбросили под ноги тем, кому все равно?

Ее фигура тонкая, угловатая, а кожа бледная, с просвечивающими венами. Она тоже калека, такая же как я… Мой взгляд буквально застревает на ноже, который Джоанна держит в руке: непокорно, острием, направленным прямо в мою сторону. Так, словно она может напасть, так, будто она все еще на Играх – дикая и опасная! А потом меня пронзает: вот оно!

Щеки вспыхивают от волнения, когда я тяну руку к ее оружию, и пальцы Джо похожи на обледеневшие веточки, когда я касаюсь их, вынимая ножик. Она косится на миротворцев, чуть сдвигается, чтобы прикрыть от их глаз нашу тайну, а после разжимает ладонь. Мгновение, и металл прикасается к моему запястью под тканью рукава.

Джоанна смотрит вопросительно, наклоняет голову и вдруг улыбается, так искренне, что даже сердце щемит. Надежда! У нее, видимо, тоже осталась только надежда, крохотный огонек дрожащей свечи в конце длинного-длинного коридора. Она едва заметно кивает, скрепляя немой уговор, и тут же возвращается к своим делам: переставляет грязные тарелки на поднос, кривит губы, нашептывая что-то, и делает вид, будто меня нет рядом.