Холодная зима (СИ)

- Отлично. Давай погуляем по городу.

Осаму сделала очень много красивых и живых снимков в тот день. На них застыли прогуливающиеся люди, играющие в мяч и смеющиеся дети, пожилая пара, держащаяся за руки, последние лучи закатного солнца на обагренном небе с тающими перистыми облаками.

- Знаешь, Рицка, после школы я бы хотела стать фотографом, - сказала Осаму, убирая фотоаппарат в сумочку и улыбаясь усталой, но счастливой улыбкой. – Это моя мечта уже давно. Здорово бы было, как думаешь?

- Конечно, здорово. Из тебя вышел бы очень талантливый фотограф.

- А ты? Не думал, кем хочешь стать в будущем?

Рицка посмотрел на пролетающих по небу птиц. Небо было таким высоким, что немного кружилась голова, и дыхание перехватывало.

- Не знаю. Я даже не думал ещё об этом, - сказал он. – У меня нет особых талантов.

- Но всё равно должно же быть что-то, чем тебе нравится заниматься. Подумай над этим. Я уверена, у каждого человека есть свой Путь. Тот, который подходит тебе больше всего. Нужно просто выбрать его среди множества других вариантов. И тогда будешь счастлив.

- Я тоже так думаю, - Рицка вздохнул. – Мы сами выбираем своё будущее и свою дорогу по жизни. А ты разве не веришь в Судьбу и всё такое? Я думал, вы, девчонки, должны быть помешаны на таких вещах?

Она засмеялась.

- Видимо, ты плохо знаешь девчонок. Я никогда не верила в Судьбу.

Они купили себе по ванильному мороженому в хрустящем вафельном рожке и устроились на лавочке отдохнуть. Последний раз Рицка ел мороженое с Соби. Правда, тогда оно было фисташковым, и сейчас Рицка специально взял то, которое они не покупали ни разу. Ему не хотелось есть с Осаму то же мороженое, что и с Соби. И он не знал, почему. Но было весело.

- Ты весь перемазался, - заявила Осаму, заливаясь смехом.

- Ты тоже, - улыбнулся Рицка, вытирая губы. – У тебя мороженое прямо на носу.

- Правда? Здесь?

- Нет. Повыше. Вот здесь.

Уже совсем стемнело, когда Рицка проводил её домой. На небе скоро зажгутся первые звёзды. Красивая летняя ночь. И совсем не хочется домой. Дома Сеймей. Дома всё, что он пытается забыть. Дома все его кошмарные сны и слёзы в подушку. А здесь Осаму, которая смеётся.

- Спасибо за свидание, Рицка, - сказала девочка. – Было очень весело.

- Не за что. Только это не свидание.

- Да, конечно. Прости, что я к тебе с этим свиданием сегодня прицепилась. Тебе это должно быть неприятно. А я такая бестактная. Я знаю, что вы с тем взрослым другом были близки.

Наверное, если бы на небе уже были звёзды, то в этот момент они непременно померкли бы для Рицки.

- Ты… Откуда ты знаешь про Соби?

- Мне Юйко рассказала, - Осаму опустила глаза. На щеках её расплылись пятна румянца. – Она сказала, что вы с ним были не просто друзьями.

- Да? А что ещё она тебе сказала?

- Прости, Рицка. Я лезу не в своё дело. Можешь ничего не говорить.

- Да ладно. Что уж там. Ведь это правда.

Отрицать ничего не хотелось, да и не нужно было это.

- Прости. Я обещаю, что больше не буду заикаться ни о каких свиданиях, - голос её чуть дрожал, и Рицка ощутил нечто похожее на давно забытую нежность. – Пока рана ещё болит, я не буду, Рицка. Я только хочу, чтобы… Чтобы ты знал, что ты мне очень нравишься.

- Что? – Рицка недоверчиво улыбнулся. Он был уверен, что она не шутит, но всё же хотелось надеяться на это. – Мы ведь это уже, кажется, проходили?

- Я серьёзно, Рицка. Но я подожду. Я буду ждать, сколько потребуется.

Она развернулась, тряхнув длинными волосами, и побежала к крыльцу, и так же быстро скрылась за хлопнувшей дверью, словно убегая от того, что сама только что сказала. А Рицка ещё долго смотрел на мелькающие тёмные фигуры в горящих окнах её дома. Он почему-то не мог сдвинуться с места. Он не верил. Ему хотелось прокрутить плёнку сегодняшнего вечера назад и стереть с неё последние мгновения. Чтобы никогда больше не слышать этих слов. Эти слова так ненадёжны, они внушают только боль и растерянность, а ещё сожаление. Не надо всего этого. Не надо.

В ту ночь он долго не мог уснуть. Перед глазами появлялся то образ Рицу-сенсея, сидящего на диване и сжимающего дрожащими пальцами чашку с зелёным чаем, то образ Осаму, встряхивающей волосами и беззвучно напевающей мелодию боли. Он слышал шелест её юбки и стук каблучков, позвякивание браслета на тоненьком запястье, как будто снова ощущал её хрупкую женственность рядом с собой.

А потом, когда он, наконец, уснул, ему снился Соби. Это были очень странные сны, похожие на обрывки без начала и конца. Но центральным образом всех снов был сад, в котором Рицка раньше никогда не был. Он совершенно точно не знал и не помнил этого места. Он видел залитую лучами заходящего солнца террасу, видел сидящего на скамье Соби. Но с ним было что-то не так. Соби больше походил на статую, высеченную из мрамора, чем на живого человека. И Рицка подошёл к нему, он звал его, но, как всегда бывает во сне, не слышал своего голоса. А Соби не видел его. Он смотрел сквозь него на заходящее солнце, или ещё куда-то, и Рицка был для него прозрачной стеной. Как будто они оба существовали по разные стороны зеркала, и, пытаясь коснуться Соби, Рицка мог дотронуться лишь до собственного отражения на холодной поверхности стекла.

*

Сегодня снова всё было как обычно. И снова мучительно чего-то не хватало. И снова он бродил по комнате, ощупывая слегка шершавую поверхность стен, вдыхая едкий запах побелки и ступая по холодному полу, шаг за шагом, по кругу в мире, где никогда ничего не меняется. Ему хотелось снова вдохнуть запах своих красок, но в этом новом доме их не было. Здесь много чего не было. Ни света, ни тепла, ни привычных на ощупь холстов, ни мягких кисточек, которыми можно провести по лицу, так что сразу становится немного щекотно. Здесь не было чего-то ещё. Чего-то очень важного. Но он не знал, чего именно.

Зато здесь был холодный пол. Он привык к деревянному, пахнущему сосной, шершавому на ощупь, но тёплому полу. Здесь было слишком шумно. Он привык к своей тихой улочке за окном старого дома, к пению птиц и шелесту опадающих листьев. Столько прекрасных, ласкающих слух звуков было там. А здесь только шум машин и свист ветра. Здесь восемнадцатый этаж. Душная коробка лифта со спёртым воздухом и примесью различных затхлых запахов: ядовитого одеколона, пота, грязи, дешёвого мыла. И стены здесь тоже холодные.

Он стал необыкновенно чувствителен к таким вещам. Холод или тепло, гладкая или шершавая поверхность, шум, острые запахи. У человека ведь всего пять органов чувств: обоняние, осязание, слух, вкус, зрение. Зрение.

Он сел на пол, прикрыл глаза. Потёр кончиками пальцев веки. Лёгкая боль и больше ничего. Почему они отзываются, если больше ничего не могут? Ему хотелось бы вообще не чувствовать своих глаз. Так было бы намного проще. И не так мучительно. Не чувствовать, как будто их вообще никогда не было.

*

Голова раскалывалась, ломила, ныла как больной зуб, и Нисей, зажмурившись и стиснув зубы, массировал кончиками пальцев пульсирующие виски. Иногда он ненавидел жгучей, яростной и бессильной ненавистью свою жертву, как сейчас, например. Ненавидел всё в нём: его самонадеянность, доходящую порой до абсурда, его гордость и брезгливость, его вежливость и деликатность змеи, сворачивающейся в кольца вокруг твоей шеи. Почему он должен терпеть всё это? Он не из тех, кто терпит, он из тех, кто сражается и побеждает.

- Живой ещё? – голос Сеймея раздался откуда-то сверху, такой громкий, что Нисей только сдавил виски ещё сильнее и прошипел в ответ:

- Пошёл ты.

- Ладно, завтра будет тебе выходной. А то умрёшь – станешь совсем бесполезным, - он сел на край дивана, на котором лежал, согнув ноги, Нисей.

- Мог бы хотя бы сделать вид, что я для тебя что-то значу, - сказал Нисей тихим злобным шёпотом, открывая сверкнувшие в полумраке глаза. – Ты знаешь, что от этого мне стало бы легче, но не делаешь этого. Никогда. Даже если бы я издыхал прямо тут, ты бы и пальцем не пошевелил. Зато ты каждый день притворяешься перед Рицкой. Мог бы изобразить немного любви и для меня.