Север помнит (СИ)

Листочек не обратила на его слова внимания. Оглядевшись, Бран увидел, как из тьмы один за другим выходят Дети Леса, напевая тихую, гулкую погребальную песнь, от которой у него мурашки пошли по коже. Корни крепко стиснули Брана, удерживая на месте, Листочек шагнула вперед, склонилась над ним и вырвала зубами кусок плоти из тощей груди Брана.

Его тут же пронзила ослепляющая боль.

- Нет! Листочек, не надо! – Он беспомощно задергался, в ужасе глядя на рану, вокруг которой свисали клочки кожи, и заметил на ее губах свою кровь. Где-то очень далеко, у входа в пещеру, он увидел неестественное голубое свечение и понял, что последняя защита против Иных исчезла, что они идут сюда, а когда придут – убьют всех. Чтобы не пустить их, Бран должен позволить Детям Леса есть свою плоть, пить кровь новой Трехглазой вороны, принять участие в этом древнем таинстве, принести себя в жертву, построить ворота заново. Но как это сделать? Как согласиться умереть?

Мира погибла. Она умерла ради него.

Всхлипывая, Бран закрыл глаза и перестал сопротивляться.

Второй укус был еще больнее, чем первый. Он чувствовал, как зубы вонзаются в его плоть, рвут мышцы, скребут по кости. Его сердце отчаянно колотилось, гоня по жилам кровь-сок, вытекающую наружу, окрашивающую белую древесину чардрева в цвет листьев, - Бран наконец понял, отчего они такого цвета. Он вспомнил, как мейстер Лювин истекал кровью под сердце-древом в богороще Винтерфелла, и в этот миг Лювин оказался рядом с ним, невысокий седой мейстер с печальными глазами и глубокой раной на груди, - это Оша подарила ему удар милосердия. «Я здесь, дитя, - прошептал он, - возьми меня за руку. Умереть не так уж плохо. Быстрее и проще, чем уснуть».

Бран терял сознание. Он не чувствовал ничего, кроме боли, но, увидев мейстера, ощутил прилив сильной, неистовой любви. Он протянул руку и нащупал пальцы Лювина. Старик улыбнулся с такой гордостью и верой, что у Брана защемило сердце.

А потом были лишь тьма и падение. Лети или умри. Лети или умри.

- Чего не сделаешь ради любви, - сказал золотой человек на вершине башни.

- Зерно, - прокаркал ворон.

- Бран-калека, - дразнился Уолдер Малый.

- Просыпайся, - шепнул Джон, как раньше говорил ему Бран.

- Мой принц, - прошелестела Мира. – Зеленый принц.

- Мое славное летнее дитя, - говорили отец, мать, Старая Нэн, мейстер Лювин и все те, кому он был близок и дорог.

- Ходор, - сказал Ходор.

- Я, - подумал Бран. – Я, я, я.

Умирая, веря, живя, любя, он полетел.

Он замерз. Под щекой было что-то колючее. Вокруг стояла могильная тишина, - ни слова, ни шепота, ни намека на грохочущие видения прошлого. В таком случае быть мертвым гораздо приятнее, чем живым. Бран услышал что-то похожее на отдаленный шум прибоя, почувствовал, как вздымается грудь и с мучительным, обжигающим усилием вздохнул. Он ожидал, что тьма опять накроет его с головой, но за первым вздохом последовал второй – вдох и выдох, и на этот раз Бран не помнил, как это получилось. Покрытое шрамами сердце билось непривычно медленно и равномерно.

Бран открыл глаза. Он лежал, раскинув руки, на большой куче листьев. Единственным источником света в кромешной тьме был слабый, далекий золотистый луч, словно где-то среди бури горит фонарь, освещающий дорогу к дому. Бран лежал на обнаженной груди земли, где-то очень глубоко, в самом сердце пещеры. Он вытянул руки, непроизвольно пытаясь подняться, и, словно новорожденный жеребенок, неловко встал на ноги.

Встал.

На ноги.

У Брана закружилась голова, и не только от чудесного воскрешения. Он ахнул, ущипнул себя за руку так сильно, что закусил губу от боли, и принялся ощупывать бедра, ноги, ступни. Это его ноги. Он стоит на них. Он сделал шаг и упал, едва не грянувшись лицом оземь; затекшие ноги закололо, словно в них вонзились тысячи булавок. Бран встал на четвереньки, потом на колени, потом встал во весь рост и побежал. Но тут же потерял равновесие, упал в ворох листьев и остался лежать, плача, смеясь, пиная воздух ногами, ерзая, словно собака, спущенная с поводка, радуясь, не веря своему счастью, рыдая так сильно, что даже дышать было больно.

Наконец, утомленный, опустошенный, выплакав все слезы, Бран снова встал на ноги, и, тяжело опершись о стену пещеры, пошел на свет. Он ничего не видел в темноте, но чувствовал, что все его тело покрыто запекшимися ранками, из некоторых еще сочилась кровь. Его восторг сменился холодной, зловещей уверенностью. Ему вернули ноги, но за это он больше никогда не покинет полый холм. Никогда, никогда. Не в этом ли самое убедительное доказательство того, что он чудесным образом преобразился, преодолел себя, изменился навсегда? Само его существование связано с заклятиями Детей Леса, охраняющими это место, созданными из его крови и плоти, из его сердца и души. Теперь он – Красный Ворон, и ему предстоит жить здесь до скончания веков.

Бран ускорил шаг. Голова кружилась так, будто вот-вот сорвется с плеч и улетит. Он все смотрел себе под ноги, чтобы удостовериться, что это его ноги, что это его шаги хрустят по перегною. Видела бы ты меня, Мира. И ты, Жойен. И ты, Ходор.

Тропа под его ногами стала круто подниматься вверх, и Брану пришлось карабкаться, помогая себе руками. Он карабкался наверх впервые с тех пор, как упал. Тело еще помнило, как это делается, и лезть оказалось легче, когда он представил себе, что камни, за которые он хватается, - это стены Винтерфелла. Луч света стал ближе. Он выходит на свет из темноты. Он еще жив.

Бран подтянулся, вылез наружу, осторожно вытянул за собой ноги и поднялся. Тишина вокруг казалась живой, ощутимой, и он почти уверился в том, что больше до конца времен не увидит другого лица, пусть даже не человеческого. Но в золотистом свете, тонкими лучами разрезающем тьму, он увидел, что в дальнем конце высокого каменного зала стоят две фигуры. Одна – это Дитя Леса. А другая – женщина. Настоящая, живая женщина..

Сердце Брана молнией пронзила надежда. Он понимал, что этого не может быть, но все равно поспешно побрел к ним, оступаясь на скользких мокрых камнях. Наконец он остановился и присмотрелся.

Женщина была закутана в меха, кожу и шерсть, ее плечи были покрыты черным плащом, а на поясе висел бронзовый кинжал. На ногах у нее были сапоги с шнуровкой до колена, со странными костяными шипами на носках и каблуках. Серые глаза, высокие скулы; по спине спускалась длинная пепельно-русая коса. Лицо раскраснелось от холода, тяжелый капюшон был спущен. Она всячески избегала любопытного взгляда Листочка, переминалась с ноги на ногу и что-то ворчала себе под нос.

- Ты, - Бран вздрогнул от звука собственного голоса. – Кто ты?

Женщина не видела, как он подошел, поэтому вздрогнула от неожиданности и резко повернулась к нему. На нежном горле пульсировала жилка. Наконец она раздраженно встряхнулась, словно собака после купания, и холодно кивнула ему.

- А ты кто? – спросила она. – Ты ворона? Трехглазая ворона?

- Да, это я. – Бран почувствовал себя неловко. – Что ты здесь делаешь? Здесь опасно.

Женщина улыбнулась.

- Я одичалая, ворона. Я не боюсь.

Храбрые слова, но ей было страшно. Бран чувствовал запах ее страха, ощущал его вкус, видел, как под белой, словно фарфор, кожей, стучит кровь, будто бабочка трепещет крыльями.

- Как твое имя?

Одичалая с подозрением взглянула на Листочка, которая молча поклонилась и отошла в тень. Только после этого женщина произнесла:

- Вель.

- Как ты сюда попала?

- Мы вошли под холм. В богороще, там… где раньше была Стена. – Вель принялась ходить туда-сюда, словно чувствуя, как это потустороннее место жадно смыкается вокруг нее. – Там есть круг, вход внутрь, он провел нас. Но мы не можем пройти дальше, если ты не откроешь Древний Путь. Здесь наложены заклятья, и мы не можем пройти. Он не может пройти.

- Кто?

Вель повернулась и посмотрела ему прямо в глаза.

- Джон.

У Брана замерло сердце. Он не был уверен, что правильно расслышал ее слова. Ему ничего так сильно не хотелось, как увидеть брата. Он снова почувствовал себя всего лишь мальчиком, который боится даже надеяться.