Герб Дружбы (СИ)

И сейчас он стоял, обнимая отца, чувствуя его прерывистое биение сердца, и старался запомнить это мгновение и ощущения, вызванные в его истосковавшейся душе. Арамис же, обнимая сына, только сейчас понял, почему Господь никак не забирал его к себе.

Они не знали, сколько времени так простояли, пока Анри не почувствовал, что его отцу тяжело стоять. Он помог ему дойти до кресла и сесть. Сам же он сел в кресло рядом, не сводя глаз с Арамиса.

- Я уже и не мечтал о таком счастье, сын мой. – Арамис улыбнулся, ласково коснувшись руки сына. – Пределом моих мечтаний было, чтобы ты и твоя мать получили мои письма.

- Мы получили их, отец. – Для Анри слово «отец», обращенное к тому, кого он всегда обожал и считал для себя примером, было подобно сладким звукам чарующей музыки, для Арамиса же это слово, которое он уже и не мечтал услышать, было наивысшим счастьем и прощением Господним. – Мы их получили.

Арамис посмотрел на сына, не зная, как задать вопрос, который вертелся на языке, но Анри внутренним чутьем все понял сам.

- Матушка... Она была очень огорчена вашим письмом, тем известием, которое вы сообщили... Она просила вам передать.

- Что?

- Она просила передать, что... любит вас...

- Ах, сын мой. – Улыбнулся Арамис. – Ваша матушка – это то чудо в моей жизни, которое я не заслуживал. А что касается известия, которое я вам сообщил. – Улыбка покинула лицо Арамиса, и сердце Анри гулко забилось в груди.

- Отец... скажите, что это... ошибка...

- Увы. – Арамис посмотрел на сына, и того пронзила боль. Боль грядущей утраты. – Это не ошибка. Каждый мой день может стать для меня последним. Мне все труднее ходить, дышать. Я не мог понять, почему Господь не забирает меня к себе. Я даже предположить не мог, что он подарит мне такую милость, как встречу с тобой, сын мой. Теперь я понимаю, что он ждал, пока ты приедешь. Теперь я счастлив так, как и мечтать не мог. И теперь, зная, что ты меня простил, что ты знаешь правду, теперь я могу спокойно умереть.

- Не говорите так, отец! – Сердце Анри разрывалось от боли и беспомощности. Ах, если бы он мог что-то сделать, если бы он мог продлить дни отца на этой земле. Сколько бы он еще ему сказал, сколько бы вот таких встреч у них могло бы еще быть.

Арамис почувствовал всю боль своего сына, и сердце его затрепетало. Он смотрел на Анри и не мог насмотреться. И он понял, что может напоследок сделать для своего сына.

- Анри, сынок... – Арамис снял с пальца перстень с серым матовым камнем и, взяв руку сына, надел его ему. – Этот перстень... Он не имеет большой ценности как драгоценность, но он имеет большую власть. Когда меня уже не будет рядом с тобой, когда я физически не смогу тебе помочь или защитить тебя, этот перстень будет спасать тебя. Не злоупотребляй его властью, но в трудную минуту тебе стоит только показать его, и многие двери откроются перед тобой, люди, не знающие тебя и которых не будешь знать ты, будут готовы, не задавая вопросов, жизнь отдать, защищая тебя. Помни это и береги его. Не допусти, чтобы этот перстень попал в злые или нечестные руки. Это может обернуться большой бедой.

- Я клянусь вам, отец... – Анри поцеловал перстень, а потом и руку отца... – Я клянусь вам, что буду защищать ваш дар, как самое дорогое, что у меня есть.

Они весь день просидели в кабинете, прервавшись лишь на обед, который здесь же накрыл Иларио. Анри, несмотря на долгую дорогу и бессонные ночи, не чувствовал усталости. Он восхищенно смотрел на отца и впитывал, словно молоко матери, каждое его слово и движение. Арамис же не мог поверить в нежданно обрушившиеся на него счастье. Его сын промчался не один десяток миль, чтобы сказать ему, что любит его и ни в чем не упрекает. Впервые за последнюю неделю Арамис не чувствовал усталости, ему показалось, что с приездом Анри он словно сам помолодел лет на тридцать. И лишь к вечеру болезнь дала о себе знать тянущей, тупой болью в сердце.

Иларио принес лекарство. Анри отказался покидать покои отца и сказал, что заночует здесь же, рядом с ним.

Он помог Арамису дойти до кровати. И лишь когда тот, выпив снотворное, забылся зыбким сном, лишь тогда Анри почувствовал, как сам устал. Напряжение последних дней взяло верх и, как он ни старался, сон сморил его.

Арамис проснулся от пронзившей его сердце боли. Он открыл глаза и увидел дремавшего в кресле рядом с его кроватью Анри. Переведя взгляд на окно, он удивился яркому свету, проникавшему сквозь закрытые ставни. На часах было около трех ночи, и природа этого света была непонятна ему.

Он медленно поднялся с кровати и подошел к окну. Раскрыв ставни, он зажмурился от неизвестного света, ноги подкосились, и он упал в стоявшее у окна кресло. Боль становилась все сильнее, заполняя собой каждую клеточку его тела. И тут... ОН ВСЕ ПОНЯЛ...

Он посмотрел в окно и... улыбнулся...

«Вот и все...» – подумал он... – «Спасибо, Господи...» – И глаза его медленно закрылись, а на губах замерла улыбка человека, познавшего в последние свои минуты наивысшее счастье, какое может быть даровано Всевышним.

Анри открыл глаза, понимая, что как ни старался, а все же уснул. Ругая себя за эту слабость, он посмотрел на кровать и не увидел там отца. Мгновенно проснувшись, он вскочил и, оглядев комнату, увидел Арамиса, сидящем в кресле у окна.

Должно быть, отец, проснувшись раньше него, решил встретить рассвет, сидя у окна.

- Отец... – Анри подошел к креслу и уже хотел было пожелать отцу доброго утра, как увидел его лицо и замер...

- Нет... нет... НЕТ – Анри смотрел на замершее лицо отца, на закрытые

глаза и еле уловимую улыбку на губах. – Отец... – И, разрыдавшись, он уронил голову на колени Арамиса.

Слезы душили его, сердце разрывалось от боли. Он сжимал в руках уже холодные ладони отца, не в силах принять то, что все-таки случилось. В дверь постучали, и в покои тихо вошел Иларио.

- Сеньор... Посыльный от Его Величества короля Испании.

Анри поднял голову и, не поворачиваясь к Иларио, посмотрел на лицо отца.

- Сеньор... – Иларио начал понимать, что случилось что-то страшное.

- Передайте посыльному... – Глухо зазвучал в тишине кабинета голос Анри. – Передайте, что Его Высокопреосвященство не сможет его принять. Передайте, что... – Анри поцеловал руку отца, – что герцог дАламеда... УМЕР... этой ночью...

Иларио вздрогнул всей душой, но не подал виду. Он поклонился тому, кому служил все последние двенадцать лет, и тому, кто сейчас на коленях сидел возле тела этого великого для него человека и, тихо затворив за собой двери, вышел.

А Анри продолжал сидеть возле отца, не чувствуя ни затекших от неудобной позы ног, ни внезапно подувшего в окно ветра, который теребил волосы, но не мог высушить слезы в глазах.

Душа же Арамиса, наконец, обретя покой, уносилась ввысь, все дальше и дальше от измученного тела. А застывшая на губах улыбка говорила об одном.

ГОСПОДЬ ПРОСТИЛ ЕГО.

====== Глава 11. ======

ГЛАВА 11

В которой помощь Рене и его друзьям приходит оттуда, откуда ее совсем не

ждали

В отеле Рене, Мишель и Огюст оказались уже практически под утро. Им выделили трехкомнатный номер. Мишеля и Огюста хватило лишь на то, чтобы скинуть куртки и ботинки и рухнуть на заправленные кровати.

Рене же, несмотря на усталость, спать совсем не хотел. Он включил ноутбук и полез в интернет, чтобы найти хоть какую-нибудь информацию для начала поисков. Он лазил с одного сайта на другой, задумчиво крутя на пальце старинный перстень с серым матовым камнем. Этот перстень ему перед самой смертью передал отец, сказав, что это семейная реликвия и что он, Рене, в свое время должен будет передать его своему сыну. Отец еще что-то говорил о том, что перстень непростой, но Рене, в силу юного возраста, не вслушивался в слова отца, а потому ничего толком не запомнил, кроме того, что этот перстень обладает каким-то секретом.

И сейчас, остановив на нем взгляд, Рене вдруг подумал, что, может быть, этот перстень в свое время носил сам Арамис. Переведя глаза на лежащий на столе рядом с ноутбуком Герб, Рене вдруг подумал... А каким он был – Арамис? Таким, каким его описывал Дюма? Или другим… Да, это был человек, наделенный властью и могуществом, вершивший судьбы королей и наверняка причастный не к одной странице истории. И все-таки, это был прежде всего человек, который любил и ненавидел, дружил и воевал, чувствовал. Это был человек большой души и великого сердца, в этом Рене не сомневался.