Герб Дружбы (СИ)

- Анри, сын мой...

- Матушка... – Анри опустился на колени перед ней. – Почему вы не сказали мне раньше?

- Ах, сын мой... Что сейчас говорить об этом... Рене... Ваш отец... он... – Она всхлипывала, не зная, сказал ли Арамис сыну, что умирает.

- Отец умирает... – Продолжил за нее Анри.

Они посмотрели в глаза друг другу, и Анри вдруг понял, что должен сделать. Он еще ничего не сказал, а Анна-Женевьева уже прочитала на его лице, что сын принял какое-то решение.

- Простите меня, матушка, но то, что я собираюсь сделать, я сделаю даже если вы запретите мне это. Я принял решение, и никто меня не остановит. Я немедленно еду в Испанию. Я еду к своему отцу.

- Анри... – Анна-Женевьева обняла сына и поцеловала его волосы... – Я не буду вас удерживать. Я буду только молиться, чтобы вы успели. И если Господь будет милостив к нам, скажите ему... скажите Рене...

- Я скажу отцу, что вы любите его. – Закончил за мать Анри и по ее улыбке понял, что угадал ее мысли.

На поместье де Лонгвиль уже опустилась глубокая ночь, когда Анри, взяв с собой лишь самое необходимое и, конечно же, письмо Арамиса, вскочил в седло, готовый отправиться в долгий путь. Анна-Женевьева перекрестила сына, они встретились взглядами.

- Пусть Господь будет с Вами, сын мой.

- Я должен успеть.

И с этими словами Анри дЭрбле (иначе он уже себя не воспринимал) пришпорил лошадь и с максимальной скоростью, на которую был способен его арабский жеребец, направился в сторону испанской границы.

«Я должен успеть... Я должен успеть...» – как молитву повторял он.

Над испанской резиденцией генерала Ордена иезуитов величественно всходило солнце. ДАламеда медленно подошел к окну. Вот уже неделя, как он вернулся в Испанию и уже успел завершить самые важные дела. Часть документов была сожжена в камине, другая часть зашифрована так, что могла быть прочтена лишь единицами, знающими шифр тамплиеров. Были написаны все необходимые письма. Еще раз было прочитано завещание и внесены небольшие изменения. Оставалось лишь то, что он мог позволить себе не закончить, если вдруг Господь, наконец, призовет его к себе.

Но вот уже который вечер он закрывал глаза, понимая, что может уже их не открыть, и вот уже которое утро снова просыпался после зыбкого сна, который ему давали сильное снотворное и обезболивающие, понимая – всевышний пока не торопиться забрать его к себе.

С каждым днем дышать становилось все труднее, он уже почти не вставал с кресла, так как каждый шаг вызывал жуткую боль, скрывать которую ему помогала лишь многолетняя мушкетерская выдержка.

«Господи...» – думал он, смотря, как медленно заливается летним солнцем город. – «Почему ты не облегчишь мои страдания и не заберешь меня к себе? Неужели я так много грешил, что ты так меня решил напоследок наказать. Засыпать каждый вечер в надежде обрести облегчение в смерти и просыпаться, понимая, что облегчения пока еще не наступило – это наказание похуже страшного суда. Почему, Господи?»

Он смотрел на икону Всевышнего в ожидании ответа, но Господь молчал.

В дверь постучали. После секундной паузы вошел Иларио – его секретарь. Ему было почти сорок лет, из которых последние двенадцать он был рядом с Арамисом. Иларио был единственным в его ближайшем окружении, кто имел право входить в покои генерала Ордена вообще без стука. За последние годы он стал ему как сын. Арамису порой даже казалось, что они с Анри чем-то похожи. И тогда, когда он не мог быть рядом с сыном, всю свою нерастраченную любовь и заботу он переносил на Иларио.

- Монсеньор... – Иларио склонился в почтительном поклоне. – Ваше лекарство.

- Думаешь, стоит, сын мой? – Слабо улыбнулся Арамис.

- Раз Господь пока держит вас в этом мире, значит, так надо, значит, еще не все вами закончено здесь. – И он протянул ему бокал с отваром.

Арамис послушно выпил.

- Мне нужно написать два письма. Меня беспокоить только в самом крайнем случае. – дАламеда протянул руку Иларио, и тот почтительно поцеловал перстень с серым камнем.

- Слушаюсь, монсеньор. – И Иларио вышел из комнаты, оставив Арамиса одного.

С трудом превозмогая боль, тот медленно подошел к столу.

Иларио же, закрыв дверь, готовился уже было приступить к ежедневному разбору утренней почты, как вдруг тишину резиденции нарушили громкие шаги, и в приемную стремительно вошел молодой человек в запылившемся костюме. Если бы на его пути ненароком оказалась бы какая-нибудь преграда, он был легко снес ее, даже не замедлив хода.

Юноша, не сбавляя скорости, направился к дверям покоев Генерала Ордена, и Иларио едва успел фактически грудью закрыть ему путь, встав вплотную к дверям. Гость в последнюю секунду замедлил шаг, иначе просто снес бы дверь вместе с Иларио.

- Сударь. – Иларио, несмотря на свою кажущуюся хрупкость, с достоинством держал оборону. – Вы всегда так врываетесь? Кто вы и что вам надо?

- Мне нужно видеть герцога дАламеда. Это очень важно.

- Потрудитесь представиться и доложить причину вашего визита. Я сообщу ее Его Высокопреосвященству и, если он посчитает нужным...

Иларио не успел закончить, как по ту сторону двери раздались медленные шаги, и двери распахнулись.

Арамис, услышав шум, решил сам посмотреть, что происходит в приемной. В последние дни самым громким звуком в этих стенах был только бой настенных часов. А потому новые звуки вызвали его интерес и озабоченность.

Открыв дверь и увидев причину шума, Генерал Ордена растерянно замер в дверях... Перед ним стоял, с трудом переводя дыхание после долгого пути... Анри...

Их глаза встретились, и Арамису показалось, что земля уходит из-под ног. Он ухватился за косяк двери, не замечая испуганных глаз Иларио, который переводил взгляд с хозяина на гостя, каким-то внутренним чутьем понимая, что между ними есть неизвестная ему связь.

Наконец, Арамис смог взять себя в руки.

- Иларио, я ждал этого юношу. – Арамис не сводил глаз с сына, а Анри с трудом сдерживал себя, чтобы не броситься в объятия отца на глазах у секретаря.

«Я успел... я успел...» – Мысленно повторял он, вспоминая, как последние дни мчался, не зная сна и отдыха, останавливаясь лишь для того, чтобы сменить лошадь. – «Спасибо, Господи...»

- Нам нужно поговорить. Не беспокоить нас. НИКОМУ! – Властно произнес генерал Ордена.

Иларио склонился в почтительном поклоне, не привыкший обсуждать распоряжения хозяина. Он подождал, пока Арамис и неизвестный юноша скрылись в кабинете, и закрыл двери.

Едва раздался хлопок закрывшихся дверей, как Анри бросился к Арамису.

- ОТЕЦ! – Он замер, смотря на спину того, кого он знал столько лет, как своего духовника, и в ком только несколько дней назад обрел отца.

Арамис вздрогнул, услышав слово, которое уже и не мечтал услышать. Он повернулся к сыну, и Анри увидел в его глазах слезы. Анри подошел к нему, опустился на одно колено и коснулся в почтительном поцелуе руки. Рука отца дрожала, он порывался что-то сказать и не мог. Анри поднял на него глаза, полные обожания и тоски. Тоски по утраченному времени, когда он не знал правды, тоски по не сказанным словам любви и не проведенным вместе дням.

- Сынок... – Наконец, дрожащим голосом смог произнести Арамис – Сын... мой...

Анри вытащил из внутреннего кармана камзола письмо, которое Арамис сразу узнал – то самое письмо, которое он писал бессонной ночью в доме Портоса.

- Отец, я все знаю.

- Прости меня, сын мой. – Арамис ласково коснулся волос сына, смотрел на него, словно в первый раз, и не мог насмотреться.

- За что, отец? Мне не за что вас прощать. Да, вы не говорили мне правды о моем рождении. Но вы всегда заботились обо мне, любили меня. Я всегда знал, что могу рассчитывать на вашу защиту и помощь.

- Да я бы жизнь за тебя отдал... – Голос, которым Арамис сказал эти слова, не оставлял сомнения в их искренности.

- Я знаю. – И Анри порывисто обнял отца.

Он каждой клеточкой своего тела впитывал неведомую ему ранее близость родного человека, вдыхал родной запах, который помнил с детства, когда он был еще маленьким, а Арамис, в редкие свои приезды, украдкой от герцога де Лонгвиля с помощью Анны-Женевьевы проникал в комнату Анри и часами сидел у кроватки сына и смотрел, как тот спит. Анри не помнил этого, но запомнил запах, теплый запах рук, который гладили его волосы, и теплоту губ, которые целовали его щеку. И сейчас эти детские воспоминания всплыли в его памяти. Он вдруг понял, что это он, Арамис, его отец, гладил его тогда по голове и целовал на прощание перед тем, как снова исчезнуть.