Нет вестей с небес (СИ)

Внезапно джунгли прорезал треск, огромный огненный шар прокатился по небу, пронзив нестерпимой отчетливостью линии леса, ударяясь в самое высокое дерево. Огонь и скрежет волнами наполнял воздух гарью.

— Пару дней, через пару дней. Он уже там. Я знаю, — говорила сама с собой Джейс, непоколебимо вцепляясь плотнее в жесткие края руля, сворачивая по навигатору вдоль дороги северного побережья.

Огонь полз по траве, подкрадываясь к дороге, к вращавшимся и вязнущим в грязи колесам, но джип ехал дальше, гудя надсадно мотором — на возвращение его б уже не хватило, как и винтовки. Возвращаются домой, возвращаются к родным и друзьям. А ей куда? В один конец без билета. Не приручить уж дух и не сдержать себя, и на излете жизни, как на излете дня, ладья на запад шла, ладья-машина, работая бешено дворниками, счищая комья грязи с потрескавшегося лобового стекла.

Быстрее, быстрее, быстрее! И содранной кожей под крышей капеллы, застыв Микеланджело с орудием пытки, лететь, высекая из камня себя, вращая колесами землю обратно, чтоб на востоке не встала закатная пелена. Умершей птицы оставался голос, крик чайки над просторами небес, взрезая ветром и огнем. Не потерять дорогу б только — дальше, куда угодно. Только вперед. День ли иль ночь? Не разобрать в духоте, где черным покровом, как крышкой чугунной, накрыл солнце ураган.

Оставались позади скалы и шхеры, затонувшие корабли, обломки катера, на котором прибыли, километры безмолвия в душном просторе, насаженном на пику прошлого. Захлопываясь, в сердце двери стучали петлями, и листопадным заревом тлело древо, обугливалась листва, а дорогу вдоль скал заливало волнами.

Скрежет ветрами полынными наполнял мотор и улыбку, искорежившую металлоломом лицо. Она желала ненавидеть, для ненависти тоже требуется недюжинное мужество.

Кто пойдет по следу одинокому?

Сильные да смелые головы сложили в поле, в бою…

По следам одиноким не шли за ней люди, не вплетались в колеи на дороге, лежали под землей, прорастали корнями, а ей все стремится ветрами, перекати-полем.

Разрушенный недостроенный храм со злосчастным поселением, где остался огрызок ее мизинца, оставался в стороне к югу, далеко-далеко. В прошлом, все в прошлом.

Из джипа выжимались последние силы. Вскоре показалась и колокольня без церкви, но ее вид похищало неистовство стихии, которая с каждым часом, с каждым мигом лишь крепла, все больше разъяряясь. Подле невидимой колокольни, ставшей когда-то прибежищем почти истребленных голубей, у холма лежала деревня Аманаки.

Вход с севера, грядочки с коноплей, что прилегала к земле под порывами ветра. Вихри ударяли кулаками по забору, и Джейс вслед за ними колотила ногами и руками, но не чтобы ее услышали: ей нравился бешеный стук жестяной пустоты.

Естественно, на звуки выбежали вооруженные люди, сновали возле забора, а снайпер притаилась в листве, не задумываясь, что ракьят могут начать стрельбу на поражение. Ей было совершенно все равно. Свобода душила ее, и если уж билет в один конец, то настала пора высказать все, что накипело, все обиды, всю свою злобу. Раз назвали чудовищем, решила соответствовать.

Ракьят озирались, пытаясь понять, кто поднял шум. Когда списали на вой и гомон грозы, послышался голос.

— Здравствуй, Дени, — мрачно вышел человек из бури.

— Кто ты? — то ли делал вид, то ли не узнавал ее смуглый воин, протирая квадратные очки, залитые дождевыми каплями.

— Ваше чудовище, — смеялась ему в лицо Джейс. — Переночевать не пустите, конечно.

— Джей… Джейси, — осекся Дени, впав в ступор, неуверенно продолжая. — Может, и пустим.

— А мне и не надо! — впилась безумным взглядом Джейс, смеясь пронзительным голосом ведьмы. — Я иду убить Вааса!

— У тебя ничего не выйдет, — пробормотал, чуть не поперхнувшись, Дени, отводя взгляд.

— Это еще почему? — скалилась Джейс, раскачиваясь из стороны в сторону, как в каком-то шаманском танце, то шипя, то срываясь на крик. - А! Цитра не благословила. Цитра… Цитра… ***, Дени! Поклоняйтесь теперь найденному ее герою, а меня оставьте в покое. У нее есть теперь герой, Дени, да, новая ***ая марионетка. А ты ей не нужен!

— Денис, не пускай ее в деревню и сам не выходи за околицу! Это оборотень! Я видел настоящую Джейс. Это не она! — прогудел из-за спины звучный голос одного из воинов.

Но Денис все-таки распорядился и нервно шатающейся, неестественно веселой Джейс вынесли плошку риса и немного воды, передавали с опаской на вытянутой руке. Пища как врата в мир иной, в мир теней, трапеза перед отправлением в последнюю дорогу. И рисовые зерна, как минуты, что слагали картины долгих лет.

Не нашлось часов, чтобы поведать, сколько времени прошло, а деревня обмерла, затухла посреди грозы.

Мало кто остался в светлой памяти,

В трезвом уме да с твердой рукой в строю, в строю…

Джейс отправлялась дальше, заводя мотор, безразлично вытягивая с места водителя бестолково заползшую пеструю змею, схватывая ее стремительно за шею, когда рептилия попыталась совершить бросок, укусить, отравить. Джейс взглянула в глаза змеи и небрежно отбросила ее, а затем беспощадно наступила на шею, давя с наслаждением сапогом, глумясь над собственной совестью, которая не желала уничтожения существ живых. Кости черепа змеи хрустели под сапогом, яд плескался на подошву, растираясь по траве. А снайпер улыбалась. И ладони ее превращались в кулаки, сжатые так, что обломанные зазубренные ногти впивались в кожу. Смех… Никогда раньше она не желала так громко смеяться, но возгласы ее тонули в шевелении дороги. Ветер обрывал лепестки нежных цветов. Меж весельем и дыбой дымная грань, карантин безразличий коварных. Кто она? Она — буря и море. Она — орхидея с оторванными лепестками, она — пуля, летящая в цель, как пчела. Жалят те, кого жизнь отравила.

Показался перешеек, ныне залитый водой, что вел к дому Доктора Э, где-то там, далеко на холме, за перепаханным воронками взрывов далекой Войны, заросшими старой травой.

Но туда уж ничто не вело, никакое леченье не прощало убийство без чуда. Чудеса не случались, оставалось лишь горе повсюду.

Повернула налево от перешейка, мимо затопленных кораблей, вдоль беснующегося соленого залива, в который превращалась река. И средь волн в глубину уходили акулы, которые водились в избытке, привлеченные кровью, что лилась при штурмах аванпостов. «Сиротский приют» показался, белея досками в всполохах молний.

Клятвы — слова — пустая молва, точно трезвон муравьиный. А у винтовки другая цена — бьет точно в цель, гильотиной.

Снайпер оставила джип на краю берега, у камней. Расположилась с винтовкой, накрыв себя найденными мясистыми листьями. Она — окуляр, она — длинный ствол, с прикладом и рукоятью.

Моя ладонь превратилась в кулак…

Мир, рассеченный крестами наводки.

«С поправкой на ветер, да тут и недалеко. Вон они. Ваас! Где ты? Прячешься? Чуешь, что я пришла по твою душу?! А нет у тебя души! И у меня подгнивает», — предельно концентрировалась девушка, не ощущая усталости, не испытывая ничего, ведь металл не может испытывать эмоции. День или ночь? Темнота скрывала ее, а она видела четко освещенный причал крошечного острова.

Камнем лежать или гореть звездой, звездой…

Камень в земле не плыл из золотых времен светом в глаза лишь тьму, чтобы не видеть дна. Не разорвешь под склон душу, что жизнь звала, но замирал луной серп ураганных волн.

— Кто же так делает, так, с поправкой на направление ветра, ты умеешь, Джейс, ты всегда умела, — говорила она с собой, скаля зубы, высматривая в мареве дождя на причале бак с топливом, огромную цистерну, подсвеченную фонарями, хоть и закрытую маскировочной сеткой. Аванпост казался совершенно бестолково расположенным, удивляло, что его до сих пор не взяли. Всего-то требовалось пару снайперов на два берега, чтобы обстрелять охрану, потому что ничего, кроме штаба, трех портовых контейнеров и причала там не размещалось. Но снайперов у ракьят явно не хватало, если молодых парней учили стрелять из автоматов прямо на аванпостах.