Нет вестей с небес (СИ)

Все спали… Лишь живым предстояло двигаться дальше.

И хоть бы что-то ощущать, но не осталось ничего, кроме пустоты.

Комментарий к 115. Нет средства согреться Часть редактировалась под пронзительную замечательную музыку П.И. Чайковского “Симфония № 6 си минор, op. 74 «Патетическая» – IV. Finale (Adagio lamentoso – Andante)”

http://umorina.info/track/finale%20%20%20adagio%20lamentoso

Не знаю уж, что скажете вы, уважаемые читатели, а автор писал эту главу с тяжелым ощущением на сердце.

Мы достигаем самого дна отчаяния героини. А как известно, если настает предел и вглубь уже некуда погружаться, то...

====== 116. Пустота ======

Замерзают в улыбке губы,

Видишь, до смерти извелась.

Видишь движущиеся трупы,

Коченеть продолжают, кружась.

В небе знаков для нас нет больше,

Облака примерзли ко льду.

Все маршруты ведут в замерзшие

Вечный холод и пустоту.

© Flёur „Пустота“

С причала рыбачил одинокий вдовец, вытаскивал тварей морских. Складывал в клетки, как автомат, и как будто не видел их. Рыбак безответно не глядел на людей, лишь курил, папиросу грызя. И на заднем дворе в высокой траве лежала его семья. Два холмика свежих, уже притупясь, выделялись, крестами светя. А он сидел на причале — все с делом — потерянный, как дитя.

Тот самый дом, где велась перестрелка, где погибли воины ракьят. Джейс тогда удалось спасти одного, дотащить, вырвать из паучьих лап смерти. Почему так? Но она почти не помнила о нем. Пустота… Пустота… Раствориться в ней, не скрыться. Можно творить, что вздумается, можно разрушать, что угодно, ведь ничего не осталось. И мир в огонь кинуть, и себя разорвать на дыбе ветров перепутанных дорог. Не осталось того, кто сказал бы „нельзя“, и грани растирала в прах меж ладоней судьба. Что же ограничивает человека, если стоит остаться ему одному, и ощущает он, что дозволено все, ибо осудить просто некому?

Не видела перспективу высшего суда, горе отняло слух и зрение, чувствование души, которая будто исчезла. Если сердце когда-то билось снаружи для тех, кто дорог, для тех, кого надо защищать, то это доброе, отзывчивое сердце разорвали по кусочкам, топили, душили, уничтожали пулей, надвое переломили. Не стало его: в землю зарыли. Осталось чудовище без целей и стремлений. Лишь случайные мысли в голове иногда утверждали, что она еще создание из мира живых. Уже мертвая, нежить, навья.

Как никогда, она понимала теперь Вааса. И ненавидела от того еще сильнее. Ненависть стала последним пристанищем, единственным порогом пред безумием от бессмысленности всех этих невосполнимых потерь.

Озноб прекратился, теперь повисла всюду нестерпимая духота. Джейс поднимал за плечи Герк, заставляя хотя бы сдвинуться с места, а то она забывала, как перемещаться, для чего служат руки и ноги, уйдя далеко в лабиринт своего сознания, открывая самые темные его уголки, ведь светлые покоились под толщей воды или земли. Светлые спали. Мир спал. Не дремала война.

На пути дождя вставали стены беспросветности. Купол небесный темнел западом. А потерянные — осиротевшие — странники направились к одинокому рыбаку.

— Мы ночуем у тебя, — без вопросов и приветствий мрачно заявил Герк. — Рыба есть?

— Все есть… Ничего нет, — вздохнул вдовец, не протестуя.

И от его настроя легче стать не могло. Зато они понимали его, потерявшего все, утратившего в лице и жены, и сына саму надежду на будущее. Хотя мог бы привести новую женщину и, наверное, мог у них родиться новый сын, но такие потери беспрестанно жгут на протяжении всей оставшейся жизни. Кто придумал все это… Кто придумал.

Ангел смерти тих и прекрасен, зато ужасает облик создания, что олицетворяет случайную гибель. Рок злой.

Не слышала больше битвы за свою душу Джейс, так и не узнав, кто победил. Может, душа зависла на кончике иглы, как на последней точке балансировки всех миров. Оттого сделалось тихо всюду, безмолвно и жутко. Куда бы ни бросала взгляд — ничто, пустота из нагромождения линий и оболочек. Мир навалился на нее чрезмерно яркими и отчетливыми фрагментами, панорамой без цели и продуманного ракурса.

Рыбак предложил свежую жареную рыбу. Джейс жадно впивалась в нее зубами, ощущая вдруг нестерпимый голод. Герк тоже насыщался жадно и долго, будто пытался каждой новой рыбиной заполнить пустоту, которая теперь образовалась в душе. Один только хозяин хибарки молча устало рассматривал свои огрубевшие руки труженика. На что они теперь? Зачем рыб вытаскивать из моря, если мертвых людей с того света не вытащить уже?

Но рыба не слово: не скажет о новом.

Куда им идти, куда им идти. К свету ли, к свету ли? Ведь обломились все их пути, и иного уже не найти. Хрустнули стены в дым переменный. Очаг разжигался в золу, и люди устало, изломанно, рьяно, с трудом отходили ко сну.

Джейс считала, что больше никогда не сумеет заснуть. Все верно, она не заснула, она просто провалилась в черный вакуум, едва ли походивший на сон, сравнимый скорее с небытием.

Утро слепо накрыло ничком остров чудовищ земных. Пробуждение не несло ничего. Ночь не принесла облегчения ни телу, ни разуму, но точно, побывав на дне опустошенности, она вынесла из этой бездны решение, страшное решение. И намерение, что воплощалось в стремлении.

Джейс ощущала себя не то что разбитой, а расколотой. Снов не явилось, она совершенно четко помнила произошедшее, иначе испытала бы еще больший шок от реальности. Но шок бы хоть как-то встряхнул. Ныне она не чувствовала ничего, кроме гнетущего опустошения. Ни целей, ни стремлений, ни планов на будущее.

— Герк, мы можем вернуться в Бедтаун? — только спросила она, плеская на шею соленую воду, глядя, как контрабандист устало отмачивает покрытые сетью взбухших вен ноги в морской волне, безразлично шевеля ими в пене нараставшего прибоя. Он уже не выглядел таким подавленным, как накануне. Его жизнь-не-жизнь продолжалась. Чет-нечет-чет, годы водят хоровод, годы не кончаются, пока дорога приключается. Вот и жил он, вот и был.

Наверное, он привык терять друзей. Хотя, можно ли к такому привыкнуть? Может, научился не привязываться ни к кому, чтобы не делать себе лишний раз больно, ведь кочевая опасная жизнь предполагала, что до финиша дойдут не все. Да и какой у нее финиш? Развалиться от старости не являлось лучшим исходом, когда никому не нужен. Вот и научился не задумываться, оттого не страдал, а продолжал двигаться. Джейс же застыла монолитом скорби, остановилось течение ее судьбы.

— Мы? Ты со мной теперь будешь? — с надеждой поднял на нее глаза мужчина, обведя немного разочарованным взглядом, явно невольно сравнивая с Дейзи. Но уже был не против и такой спутницы. Джейс его не осуждала, однако спокойным голосом отвечала, не оценивая:

— Нет. Мне надо поговорить с Уиллисом.

— Зачем? — протянул Герк, сощуриваясь непонимающе.

— Это мое дело, — отрезала непривычно жестко Джейс. — Так мы можем вернуться?

— Ну… Подождем пару дней, потом надо возвращаться, — пространно пожимал плечами Герк, продолжая полоскать ноги в прибое. В его движениях было что-то легкомысленно инфантильное, и лишь лицо, постаревшее, устало осунувшееся, выдавало факт того, что и его смерть Дейзи подкосила, заставив задуматься, что и он не вечен, не застрахован ни от какой злой случайности. И, может быть, стало ему тоже одиноко и тяжко.

„Значит, пару дней“, — думала Джейс, намереваясь в эти пару дней перебрать винтовку и проверить, на что годится ее заговоренное оружие. Руки что-то делали, а в горле все ком стоял, не плача, а какой-то нестерпимой горечи. Мысли превращались в алгоритмы, движения в программы. Для чего… Что… Зачем… Все отпадало, она нашла себе цель, последнюю цель, после исполнения этого намерения, она не собиралась дальше существовать, отражаться в зеркале своей пустоты, тянуться вереском, завывать высушенным бамбуком. Всякая флейта — пытка в руках неумелого игреца.

Состояние винтовки не радовало, на первый взгляд лучше всего выглядел только затыльник.