Нет вестей с небес (СИ)

— Похоже, это наше с тобой последнее дело, но иначе нельзя, да, иначе нельзя, — говорила снайпер с оружием, бережно разбирая его после всех пережитых потрясений. Кто бы с ней так же бережно обращался.

Вот уж… Чего еще захотела! Сразу по самым больным местам пусть бьют, истязают все вокруг. А она будет смеяться им в лицо, потому что это до отвращения забавно. Пусть! Пусть!

Но Джейс остановила поток своих нестройных мыслей, ощущая, как начинает нервно смеяться, кривя рот пастью дракона. Может, правы те, кто говорят: убивающий змея сам становится змеем. Но то дело, когда речь о сокровищах. А какова ее цена? Ее борьба не могла завершиться ни по приказу, ни по воле небес, ее борьба обещала остаться навечно с ней. Но вечность завершалась слишком скоро.

Она заставляла себя быть чрезмерно спокойной, и ей это даже удавалось. Она перебирала винтовку, Герк копался в моторе захваченного джипа, пытаясь понять, на сколько времени им хватит бензина, рассчитывал заправиться в деревне Аманаки, ведь они вроде бы захватили еще пару аванпостов, значит, им досталось еще некоторое количество топлива и полезных вещей. Вот только на каких условиях контрабандист мог теперь все это у них просить, если свое поручение провалил? Но эти заботы Джейс оставила на долю Герка, ее интересовало теперь только состояние винтовки.

Плана не существовало, только цель. Винтовка вскоре была собрана и проверена на чайке, зависшей над морем. Один меткий выстрел, заставивший выронить удочку молчаливого рыбака — и птица скрылась за волнами.

Зачем уничтожила именно белую чайку? Без пользы, без цели, лишь ради того, чтобы снова ощутить каково это — отнимать жизнь. Сначала птицы, но скоро и людей.

Да, отнимать, как отнимал у нее уродливый злой рок всех друзей. Добротой и смирением никого не спасла, теперь некого стало спасать. Она желала, чтобы мир ощутил ее гнев, ее ненависть к этой несправедливости. Смирение… Кажется, свет проиграл бой. И не осталось равновесия.

Только перья мертвой птицы раскидывали, захватывая, волны. И винтовка немного дымилась. Красивая вещь, красиво может разнести кому-то голову, срубив пол-лица, красиво красная кровь напитывает землю. Красиво созерцать страдания врагов. Девушка сощурилась, ухмыляясь совсем, как ее главный враг.

— Он тебе говорил, что такое безумие, — не могла расстаться с кривой ухмылочкой Джейс, не ведая, в кого превращается, но это ее решительно не интересовало, ей нравилось слушать собственный голос, голос чудовища, второй Джейс, наглый, самоуверенный, отчаянный. Чужой! Все дозволено, если нет истины. И пусть она одна, но если много разной правды и тех, в ком сила, то настала пора принести эту ложную правду и ей. Попытаться, не думая о цене.

Она не видела людей вокруг, не воспринимала, что рядом с ней Герк.

Так прошел день. Вновь они жадно рвали зубами рыбу, накалываясь деснами на мелкие кости, ели, не в силах утолить голод пустоты. Ночь тлела углями очага в тесном бараке из досок и шифера. Страх появления врагов не мучил, снайпер будто бредила их появлением, и снилась ей алая кровь, смешанная с копотью и ужасом сражений. Но ужас покинул ее, она не чувствовала ничего. Сердце превратилось из трепещущей мышцы в кость. Подобно высушенной на солнце рыбе, которую развешивал вдовец возле своего жилища.

Тянулось время, как веревка, уже не по кругу, зато в бездну. Безумие — искать изменений, ведь они могут явить еще больший кошмар, чем настоящее. Остаться бы в одном самом сладком моменте прошлого, застыть там. Как Фауст Гете все твердил… И веками бы тянулось мгновение. Только какое? До попадания на остров?

Джейс перебирала воспоминания, как старые диафильмы, не находя верного ответа. Если до развода родителей, то это означало вечный кошмар несчастного детства для Лизы. Если с Лизой, то уже без отца, со сломанной ногой. Нет, приходилось двигаться дальше, вперед, не ведая назначения, не зная своего конца и уже не мысля, для чего двигаться куда-то в бесконечную неизвестность.

Так прошло два дня. Прежде чем отправиться в Бедтаун, Герк и Джейс подошли к подножью холма, еще раз взглянув на свежие могилы, вернее, это Герк хотел последний раз попрощаться и отпустить из своего сердца навсегда эту несостоявшуюся страницу своей жизни.

„Эх, Герк, хороший ты все-таки мужик. Тебе бы женщину такую, чтобы все хорошее в тебе вытащила, а плохое простила. Дейзи была такой… Была… Все были. И ты, Джейс, тоже была. Теперь осталась я… Кто ты? Кто?“ — девушка встрепенулась, выводя себя из ступора, заставляя вспомнить, что значит движение, иначе снова уходила в бессмысленное кружение по темному городу рассудка без разума.

Джейс уже не глядела, ведь в ее книге сгорели все страницы, в ее судьбе полопались все нити, не соткав полотна. Станок все работал и бесполезный стук его оглушал.

— Ну… В Бедтаун, значит. Северное побережье уже почти очистили от пиратов. Прижали Вааса-то, прижали! — умел еще чему-то радоваться контрабандист, но слова его не достигали спутницы.

Гул мотора, джунгли, запах бензина. Дорога вдоль моря. Надвигался шторм. Осколки витражные так одиноки, точно без света ослепшие безверьем пророки. И море у шхер спало, но вспенивалось, топя утесы. Любить всей сутью невозможно, зато в опустошенности вся суть впитала ненависть. Море о вечности шептало, злорадно созерцало собственное помутнение, нарывая песочными фурункулами водорослей. Тело — клетка, тело — тюрьма для ненависти. И существование без жизни хуже исчезновенья без рождения. Безумие, отсутствие творенья.

Джейс судорожно вцепилась в винтовку. Только металл плескался застывшим пламенем в руке, даже голод отпустил, настала пора некого остервенения. Она так долго была хорошей, так долго пыталась на злобу молчать, а на добро десятикратным добром отвечать. Когда-то давно она кричала о мечтах, но получала от жизни только пощечины. Довольно! Каждый после этого становится чудовищем, она еще долго держалась. Но Цитра все верно предсказала.

Впрочем, нет, Цитра тоже виновна! Если бы жрица помогла, если бы приняла на острове, как воина, может, удалось бы кого спасти. Девушка ненавидела и жрицу, утопая в собственной злобе, как лес в надвигавшихся тучами сумерках. Зато Бедтаун резко выделялся, но не светом, а запахом, совершенно отвратительной вонью, пропитавшей его насквозь. Хватит этой вони, хватит этой суеты без цели!

Осталась одна-единственная причина, по которой она возвращалась в этот проклятый содом, и вскоре она решительно колотила в дверь этой причины. Она хорошо знала разваливающуюся хибару, которая таила внизу бункер агента Уиллиса. Хозяин оказался на месте, снова трусливо интересуясь, кто пожаловал по его душу.

— Уиллис, открывай! — беспринципно рявкнула Джейс.

— Джейси, опять ты, — с трудом распознал ее по голосу Уиллис, некоторая время светя фонариком в лицо, будто не узнавая существо с плотно сдвинутыми бровями и сухо сжатыми губами. И черты показались знакомыми лишь по некоторой печати обиды и боли, которую не умела скрыть даже злоба.

— Ну, ладно, Джейси, в чем дело? — недоверчиво интересовался агент, озираясь недоверчиво на Герка.

— Никого не осталось. Из моих друзей никого не осталось! — непроизвольно вырвалось все, что не желала говорить, и далее без всяких объяснений ружейным выстрелом грянул нестерпимо настойчивый вопрос. — Где он? Где Ваас?

— Ты серьезно намерена в одиночку отправиться за главарем? — сползли синие очки на нос удивленного агента.

— Где. Он, — точно не говоря, а совершая меткие выстрелы, повторила снайпер, глядя исподлобья.

— Ладно, если жить надоело, — пожал плечами Уиллис. — У меня есть сведения, что через пару дней они появятся на аванпосте, на острове, возле дома Доктора Эрнхардта. „Сиротский приют“ аванпост называется, в лучшие времена там был рыбный бар, а теперь что-то вроде крепости посреди реки. Но с твоей винтовкой есть неплохой шанс, если с восточного берега подойти. Впрочем, я ни к чему не призываю, это не в моей компетенции.