Выученные уроки (СИ)

Я не знаю, что сказать. Я в ужасе от того, что услышал от кузины: «Ну, для начала, он не мог понять, куда это пихать». Кроме того, что это само по себе гадость, я еще и растерян. Насколько тяжело можно понять, куда там что и как делать? Это не может быть настолько запутано; я имею в виду, а что там еще может быть? Если у меня когда-нибудь будет секс, то, надеюсь на господа, я не дам тему для разговора о моей неспособности определить, куда воткнуть эту чертову штуку.

— Ты меня слушаешь? — спросила Роуз, явно раздраженная. Она немного буравит меня взглядом, прежде чем еще выпить.

— Ага, — сказал я, тут же возвращаясь в реальность. — Конечно.

— Ну, я задала тебе вопрос.

Задала?

— Ой, прости. Так, о чем ты?

Она закатывает глаза и немного пыхтит.

— Я спросила, всегда ли это кончается так быстро.

О господи, меня сейчас стошнит.

— А мне откуда нахер знать?

Она краснеет, и я уверен, мое лицо того же цвета. У нас с ней одни и те же кошмарные гены.

— Ну, я уверена, ты, — она по-идиотски машет рукой, и на полсекунды я думаю, что, может, она имеет в виду, что я с кем-то трахался. Надежда быстро испаряется, потому что ее махи рукой превращаются в быстрые дрочащие движения, и мне хочется умереть прямо тут на месте.

— Роуз!

— Ну, блин, Ал, — защищаясь, прикрикивает на меня она. — А как блин нахер я должна была спросить?

Я хватаю бокал и выпиваю так много, сколько могу осилить без риска блевануть. Она терпеливо ждет, а я прикидываю, не встать ли мне и уйти. Если бы я не был немного пьян, я бы так и сделал.

— Ну, наверное, дольше двух секунд, — наконец сказал я, избегая ее взгляда.

Роуз громко вздыхает и откидывается спиной на стену.

— Так я и думала. У моего парня дефективный член.

Мне как раз понадобилось еще немного выпить в этот момент, и в итоге я чуть не поперхнулся. Я разбрызгал все, что было во рту, и кашлял секунд, наверное, с тридцать, а Роуз просто сидела и смотрела на меня. И вдобавок ко всему, она выглядела раздраженной. Я мог бы тут умереть, а она сидела бы тут и бесилась, что я прерываю ее причитания о дефективном члене ее парня.

Когда я закончил, я еще жив (слава богу), а Роуз все сидит и раздраженно смотрит.

— Закончил? — спросила она, протягивая руку и забирая выпивку.

— Я не могу говорить об этом с тобой, — серьезно говорю я, вдыхая свежий воздух.

— О. Ну и пошел ты, — говорит она, по-детски скрещивая руки и расстреливая меня взглядом. Она не по-настоящему зла, просто раздражена, что я не делаю то, что ей хочется, и не слушаю ее бубнеж о неудовлетворительной сексуальной жизни. — Если ты не хочешь быть хорошим кузеном, то я пойду спать.

— Именно то, что я твой кузен, и должно сказать тебе, насколько это неприлично.

Она колеблется с секунду, а потом говорит:

— Ой, да пошел ты, — снова, потому что это то, что она всегда говорит, когда не может придумать хорошего ответа. Затем она приканчивает остатки огневиски и с помощью перил вытягивает себя в стоячую позицию.

— Спокойной ночи, Альбус, — мерзко говорит она и перебрасывает волосы через плечо.

— Спокойной, Роузи.

Она еще раз пронзает меня взглядом и, бормоча что-то о неверных членах семьи, полутопает-полуспотыкается вверх по лестнице в женское общежитие. Я смотрю, как она уходит, а затем и сам вздыхаю и откидываюсь назад на лестницу, стараясь игнорировать Майкла и Эбби и всех

остальных вокруг меня, кто разбился по парочкам и празднует последнюю ночь года.

В конце концов, я, наверное, заснул, потому что следующее, что я помню, это как я проснулся весь в поту, а шум вечеринки уже давно умолк. На самом деле, вокруг оставалось еще несколько человек — или те, кто уже отрубился тут в разных позах, или те, кто так занят публичным проявлением своей симпатии друг к другу, что никого и ничего вокруг не замечают.

Я взглянул на часы и увидел, что уже почти четыре утра. Что означает, что мы должны подняться через три часа и быть на поезде через пять. Моя шея затекла, и все суставы словно странным образом слиплись. Я все еще очень, очень устал, так что я стараюсь как следует потянуться, прежде чем встать. Когда я, наконец, подымаюсь, я слышу, как что-то падает, хотя я и не уверен, что это. Моя голова тоже болит. Блин, столь малая доза огневиски привела меня к похмелью. Жизнь — дерьмо, правда?

Как раз, когда я поворачиваюсь к лестнице, я слышу, как открывается дверь-портрет, и, мгновенно реагируя, оборачиваюсь взглянуть, кто это. Я в шоке от того, что вижу, и от этого мгновенно замираю на полдороги. Только что вошел Джеймс, и он совершенно дерьмово выглядит. Мало того, что он кажется полностью пьяным, он еще и какого-то зеленого цвета, отчего я думаю, что его, наверное, здорово тошнит. Ну и кроме всего этого, глаза у него налиты кровью, что не должно быть сюрпризом, учитывая, сколько они с его лучшими друзьями выкурили. И его глаза не просто красные, они еще и опухшие.

Он плакал. И судя по его виду, он плакал долго.

Сначала он меня не видит и проходит мимо нескольких человек, что еще в гостиной, к лестнице. Я прикидываю, не спрятаться ли мне, но это бессмысленно, потому что он видит меня секунду спустя.

Его и так тяжелое лицо становится еще мрачнее и злее.

— Потрясающе, — бормочет он, продвигаясь к лестнице.

Я должен был оставить это так. Я, наверное, последний человек в мире, с которым Джеймс хотел бы сейчас говорить. Но все равно я не могу этого не сделать. Я должен спросить, потому что я должен быть обеспокоен каждым, кто приходит в четыре утра и выглядит вот так.

— Ты в порядке?

Он останавливается, открывает рот, чтобы сказать, наверное, что-то грубое, но тут же останавливается и очень странно на меня смотрит. Мне нужно только полсекунды, чтобы понять, что его сейчас стошнит, и он делает это секунду спустя, схватив ведро, и его тошнит прямо туда. Это доказательство того, насколько заняты все оставшиеся в общей гостиной люди, потому что никто не смотрит и даже не замечает, что одного человека рвет его собственными мозгами в мусорное ведро у лестницы.

Что-то говорит мне, что мне нужно идти наверх, пока он отвлекся, что-то другое (наверное, огневиски) говорит мне выказать еще немного озабоченности, хоть я и знаю, что ни к чему хорошему это не приведет.

Так что я спускаюсь еще на несколько ступенек вниз к гостиной и снова спрашиваю:

— Ты в порядке?

Джеймс совершает свой долгий процесс блевания и презрительно смотрит на меня:

— Да, нахер шикарно, а что не видно?

Я так и знал.

Мои глаза закатываются сами по себе.

— Ну, как бы там ни было, — бормочу я и поворачиваюсь к лестнице. Я не знаю, почему я вообще за него волновался. Если бы в моей крови не было этой малой дозы алкоголя, я бы, наверное, не стал.

И как раз когда я наступил на первую ступеньку, Джеймс сказал ни с того ни с сего:

— Кейт меня бросила.

Я остановился и задумался, а хорошая ли идея — повернуться. В конце концов, Джеймс — придурок, так что зачем мне даже имитировать заботу о чем-нибудь, его касающемся. Но все же идиотский алкоголь, похоже, влияет на меня больше, чем должен бы. Мне точно следует пить эту дрянь почаще, может, тогда она перестанет оказывать на меня такой эффект.

— Я думал, она давно тебя бросила, — медленно повернулся я. Он выглядит совершенно дерьмово, и у него немного рвоты в волосах. Он, похоже, не замечает, и мне интересно, как долго она там. Судя по цвету его лица, рвет его не в первый раз за эту ночь.

— Она по-настоящему это сделала, — бормочет он, вытирая рот и выглядя так, будто сейчас отрубится. — Она меня ненавидит.

Я думаю сказать, что она его не ненавидит, но, возможно, это ложь, и она его ненавидит. Я, правда, не знаю, как это продлилось так долго, потому что я даже не представляю, чтобы с ним было хорошо состоять в отношениях. Но я ведь также не знаю, почему стольким многим людям нравится проводить с ним время, потому что думаю, что он гигантская заноза в заднице каждую секунду, когда бодрствует, и почти все время, что спит.