Двойные стандарты (СИ)

— Оборотень. Уничтожен. — Роберт свалил мешок ему под ноги. Тот не пошевелился.

— Рано-ранехонько… — не предприняв попытки проверить содержимое мешка, медленно проговорил он. — А рубаха-то где? — зоркий глаз отмечал все детали.

— Испоганил на охоте, — кривая усмешка исказила лицо ведьмака, сделав его совсем непривлекательным.

Старик похрипел, покряхтел, но в дом пустил. Внутри было чистенько и опрятно, пахло испеченным хлебом, да так, что желудок призывно отозвался урчанием.

— Милый, кто там? — донеслось с кухни.

— Да так, по работе опять… — нехотя отозвался староста, не говорить же женщине, что в доме ведьмак! Тьфу-тьфу, еще чего истерику поднимет!

Ведьмак глядел в окно отсутствующим взглядом, барабаня по столку пальцами. Скорее бы уехать, скорее…

— Так вот… — откашлялся староста. — Я так понимаю, с оборотцем?..

— Покончено. В мешке его клыкастая морда. — Роберт поддел мешок и лихо его раскрыл, староста так и замер, зажав нос пальцами и морщась. Сам ведьмак только глумливо ухмыльнулся. Он уже давно привык. Ко всему.

— Верю-верю, — лишь мельком глянув на содержимое, староста постарался отодвинуться как можно дальше. — Вот ваши сто восемьдесят крон.

Роберт хмуро уставился на мешочек, появившийся на столе с характерным звоном. Видимо, староста давно уже отсчитал монеты.

— Мы держали уговор на двести. — Выразительно посмотрел на мешок ведьмак.

— Так энто… Люди голодают, пошлину собирать не с кого… — под кошачьим взглядом глаз староста начал потеть.

— А я дохну за вас, значит, — ровным голосом отозвался ведьмак. — Одежду порчу, не говоря уже о…

Староста сглотнул, закусив губу.

— Мариска, принеси рубашку Миха. И овса, да того, что на зиму последним собирали.

Женщина что-то пробурчала из кухни, видимо что-то типа «снова эти жулики», но через пару минут принесла чистенькую белую рубаху из хлопка. Расшитые рукава и ворот говорили сами за себя — парадная. Но добротная.

— Так-то оно лучше.

Вставая, Роберт прихватил кошель. Они жалобно брякнули друг о друга. Староста проводил его до выхода, потом спохватился и вернулся через минуту, волоча за собой мешок с головой оборотня.

— Благодарствуем, милсдарь ведьмак, благодарствуем… Томко энто… Выкиньте эту падаль за чертой деревни? — просяще протянул мешок старик.

Роберт пожал плечами, отворачиваясь и натягивая через голову рубаху, чем произвел впечатление на старосту. Тот присвистнул, отмечая раны ведьмака. Роберт знал, что они должны были бы затянуться за ночь под действием эликсиров, но, слишком вымотанный, он спал как убитый, а поутру не принял вторую дозу, и сейчас это давало о себе знать. В свою очередь, саднящая в ранах боль ухудшала настроение. Ведьмак, собрав пожитки, взобрался на коня и, не отвечая на заверения большой благодарности и всяческих удач, тронул Ориона. Конь застриг ушами и сорвался в галоп, порадовавшись свободе. Наконец-то!

*

Ведьмак взобрался на холм. Ветер трепал его волосы и гриву коня, шелестел в листьях. Бросив последний взгляд в сторону деревеньки, Роберт тронул коня, заново обдумывая весь вчерашний вечер. Пора прощаться, и пора оставлять мысли в прошлом.

Но далеко уйти он не успел, сначала услышал, потом и заприметил всадника, явно пытающегося его догнать. Ведьмак остановил коня и принялся ждать. Еще прежде, чем всадник стал различим против солнца, ведьмака обдало сначала жаром, а потом холодом. Медальон дернулся.

«Ну приехали! А вчера ты молчал!» — мысленно отругал он непослушную вещь . А потом сосредоточился на непроницаемом лице Медеи Червонни, которая как раз поравнялась с ним и остановила лошадь. Он понял, что устал. Чертовски устал… До того, что захотелось свалиться под только-только распустившимися березами и уснуть.

*

Ощущение было такое, как если бы Медею кто-то под локоть толкнул. Как это бывает с устатку, она заметила, что уснула, только когда проснулась. Снов не было. В два глотка допив молоко, она встала с лавки. Вчерашняя ночь отодвинулась, сместилась во вчера. Сон – лучший лекарь. И не только у двуногих. Все страхи и переживания, вся боль и недоумение стали видеться как сквозь дымку над водой. Медея вышла во двор, стянула с веревки рубашку, пахнущую свежестью, ветерком и солнцем. Кровь отстиралась с ткани, как растерянность отстиралась с души. Медея заглянула на конюшню. Приметного вороного жеребца ведьмака не было. Бегство? Возможно. Вот только от кого? От нее или от себя самого?

Ее игреневой масти спокойная и слегка флегматичная кобылка жевала овес. Оборотнице, от которой большинство лошадей шарахалось, стоило большого труда найти Игреню, равнодушно относившуюся не только к волкам, но и вообще ко многому в жизни , за исключением разве что свежего овса. Ну что ж, так, значит так.

Медея, сама удивляясь этому, столь нехарактерному ей спокойствию, поднялась в свою комнату, быстро и молча собрала вещи в сумку. Задаток… Жаль нет времени за второй половиной к старосте заехать. Время бывает дороже денег. Как говорил ее мудрый учитель, есть люди, имеющие пару миллионов золотых оренов, но нет ни одного человека, имеющего в запасе пару миллионов часов жизни. Умен был старый менестрель, ох умен… Медея окинула взглядом комнату, удостоверяясь, что ничего не забыто. Взгляд остановился на грязной рваной рубашке в углу. Да, не так бы провести эту ночь, не так… Ладно, пусть девки полы моют. Перекинув сумку через плечо и взяв лютню, Медея сбежала вниз в общий зал.

— Доброго здоровья! Уважаемая, спасибо за гостеприимство, — обратилась бардесса к трактирщице, протиравшей стойку. — Не дашь ли мне в дорогу чего? За стол староста заплатит — у него мои орены остались.

Трактирщица покивала, не особо удерживая малодоходную постоялицу. Завернула в тряпицу каравай свежего хлеба, кусок сыра, пару редисок. Уже когда Медея потянула тяжелую трактирную дверь, ее догнала брошенная в спину фраза, будто из прошлого.

— Негоже девке за мужиком бегать. Вон лицо не зажило еще!

Меда остановилась на секунду, обернулась, улыбнулась и очень спокойно ответила:

— Я знаю.

Чего ей стоило это спокойствие и эта улыбка знал лишь ремень на лютне, который девушка стиснула так, что застежка врезалась в ладонь .

Войдя в конюшню, Медея втянула носом запах живого тепла лошадей. Оседлав Игреню и закрепив сумку с вещами с одной стороны, а с овсом — с другой, она выехала со двора, помахала рукой кому-то из девчонок на улице у колодца, собравшихся посплетничать и провожавших бардессу выкриками.

За околицей заблудиться и разминуться с ведьмаком было невозможно до самого разъезда. Однако поторопиться стоило. Ласковое утреннее солнце светило в затылок, ветерок перебирал волосы, как чуткие пальцы менестреля перебирают струны лютни. Мудрый старый менестрель поучал девочку-Медушку: делать что бы то ни было следует тогда, когда невозможно не сделать. Так нужно петь, писать песни… так нужно жить. Вот и сейчас просто невозможно было промедлить. Медея не знала, что скажет ведьмаку, не имела представления, зачем двинулась вдогонку… Но очевидно было одно: иначе поступить она просто не могла. Иначе все было бы зазря. И смерть Оборотня, и вчерашнее бегство, вчерашний танец Беллетейн стал бы ненужным, ее выход на большак обесценился бы, песни и поучения учителя, вылизывающий ее язык матери … Просто догнать и поговорить — а там будь что будет.

Игреня ровной быстрой рысью двигалась по большаку.

Древний камень у межи

Перекрестками объят.

Две дороги сторожит —

Хочешь — в рай, а хочешь — в ад.

И куда тебе пора —

Ты гадаешь по часам.

Другом звался мне вчера,

Кем теперь не знаешь сам.

Медея сожалела, что не может перекинуться в волчицу и со всех лап бежать впереди, ловя носом едва заметный узнаваемый запах.

Но ведьмак не спешил. Девушка увидела и узнала его издалека. Неподвижное черное, опаленное пятно на холме на фоне майского голубого неба. Медея приблизилась шагом, понимая, что ведьмак ждет ее.