Двойные стандарты (СИ)

А может, это был человек, заразившийся ликантропией по фатальной оплошности, не сумевший принять свою новую сущность и судьбу, не знающий о Законе и Праве? Отчаявшийся в своем одиночестве. Или, может, в гордыне? Потерявший разум еще в первые полнолуния своей новой жизни?

А может, он обронил разум как раз оплакивая свою Стаю, которую положили двуногие, например, пара таких вот ведьмаков. А он, как и суждено Вожаку, уходил последним, уводил охотников и должен был умереть за своих непослушных волчат, но отбился. А когда доковылял к секретному лесному логову — поздно было. И оставалось только выть на звезды, кататься по траве, да грызть землю, медленно сходя с ума. Поэтому и остался один.

Просто так взрослые, матерые, сильные не теряют рассудок. Видать, был у него тот груз, с которым не справилась душа. Чем отдать ему долг четырехлапых? Осталось разве что оплакать. И его, и свою долю. У каждого есть своя песня. Меда умеет их подбирать… Не решаясь подойти ближе, волчица Запрокинула голову и горестно, но мелодично завыла

Ритуал был исполнен. Пусть душа твоя войдет в Стаю Лунной Волчицы и станет охотится с ней, исцеленная, на Лунных полянах. А мы еще выйдем на общую Охоту!

Ведьмак Роберт стоял напротив. Не приближаясь, но и не нападая. В зеленых глазах постепенно воцарялось спокойствие. В душе Медеи чувство опасности сменилось безысходностью и тоской. Она предала Волка. А он… Он своей смертью спас ее. Дал тоске выдавить страх и панику, погасить выплеск адреналина. Печаль, стыд, горе — это уже проще. Это уже управляемо.

В зеленых глазах Роберта плескалось что-то непонятное, но уже не ярость. Хоть и до тех искорок тепла, которые Меда видела там, у костров, полжизни назад было еще очень далеко.

— Кто ты, девочка? Волк или человек? — в ушах голос Учителя.

— Человек.

— Вот и оставайся им. Даже в волчьей шкурке. Но помни: многие люди хуже волков. Не знают ни Закона ни Права, как их понимаете вы. Но ты — будь человеком, волчонок.

Она привычно сместила точку равновесия в сторону человека.

Медея, стоявшая на коленях на краю поляны, куда отпрыгнула в пылу боя еще волчицей, представляла собой жалкое зрелище. В одной рубашке-камизе, вымазанной землей, травой и кровью, уже непонятно чьей, порванной на локте, с лопнувшим шнурком у ворота, постоянно сползающим с плеч. Лохматые волосы с застрявшими в них листьями падали на лицо, на правой скуле расплылся кровоподтек, губы припухли и из нижней сочилась кровь.

Взгляд сфокусировался на ведьмаке. Шаг, поворот… ритм, ритм…

«Эх, не так бы эту ночь проводить… Да что же это за мысли-то в черепе бьются? Тоска, выбор, боль… но опять этот ведьмак и опять… хочется нежности и тепла. Тепла его груди за спиной. Опоры на его руку. Рука. Меч. Серебро. Ему хватит одного удара снести с плеч твою глупую голову, Медея Червонни!»

— Я никого не убивала! — вскинула она руку с растопыренными пальцами — Подожди!

По лицу текли слезы, пощипывая ссадину. Как раньше не замечала-то?

Ну что ж… Выбор за тобой.

*

Рефлексы… То, что было заучено, наизусть, то, от чего не уйти, не уберечь… Выпад, меч чертит серебряный узор, блестит в ночи тонкую линию… Зрачки — две вертикальные щелочки. Застыли. Смотрят в поколоченное, дрожащее, но знакомое лицо…

— Я никого не убивала. Подожди!

Меч замирает в десяти сантиметрах от медных волос. Секунда, другая… Сердце останавливается, пропуская несколько ходов, которые должно биться. В голове вопрос, он разрывает черепную коробку. Словно проклятье, круг за кругом.

«Необходимо ли это убийство? Что оно даст и что отнимет?»

И тут же, далекое, как эхо, воспоминание. Голос, смеющийся над ним:

«Тебя все предали! Все, все! Все, кто называл друзьями!»

Шаг назад, медленный, неслышный… Еще шаг, меч опускается в руке… Глаза смотрят, непрерывно смотрят… ничего не видят…

Ведьмак… Идеальное создание для убийства… Бесчувственный, бессердечный монстр. Пятился…Отступал.

What do you see?

What do you know?

What are the signs?

What do I do?

«Нас не учили, как убивать друзей… знакомых… притягательных… Нас учили убивать монстров. Все то, что пугает, убивает, ворует ночью детей, загоняет в плен, в темный лес без выхода…»

Девушка смотрела на ведьмака, в ее глазах было столько мольбы о помощи…

Но как, как ей помочь?

Just follow your lifelines through

Есть ли способ ей помочь? Хочет ли она, чтобы ей помогали?

Роберт остановился в далеких — чертовски близких — трех шагах, меч безвольно висел в руке, кровь струилась под курткой, щекотила спину. Медея сидела, безвольно опустив руки на землю, по лицу из разбитой скулы текла тонкая струйка.

Части мозаики встали на место. Запах аконита, ее отдаленность-близость во время танца, куртка с серебряными набивками. Детальки встали, но картина не нарисовалась. Стало еще хуже, он просто не знал что делать.

What if it hurts?

What then?

What do I do?

What do you say?

Долгая минута, показавшаяся вечностью… Осознание пришло, горькое, болезненное… Срочно бежать. Роберт, кривя губы, засунул меч в ножны, снял их, серебро повисло на локте. Девушка дернулась, отползла на шаг, но ее била дрожь, он почти слышал биение ее сердца. Рубашка была сильно порвана, через просветы виднелись темные очертания тела.

— Не шевелись… — прошептал ведьмак, отступая за дерево и непрерывно следя глазами за Медеей. Через минуту в ее сторону полетела местами порванная и окровавленная робертова рубаха. Но все-таки, она была в разы целее того, что было на Медее.

Роберт вышел из-за дерева, застегнул куртку, повесил меч. Бросив взгляд на девушку, не сделавшую ни жеста в сторону оставленной ей одежды, он посмотрел в сторону, на тушу, с тяжелым полу-вздохом, двинулся туда, не оставляя без внимания оборотницу и чертыхаясь под нос. Напряжение не покидало его. Кололо даже в затылке, словно туда смотрят темные глаза.

Don’t throw your lifelines away

Don’t throw your lifelines away…

Замах мечом, голова оборотня с глухим чавканьем откатилась от тела. Сзади послышался приглушенный стон, или всхлип. Он плохо разбирался в этом. Дело есть дело… Обещал убить оборотня — притащи доказательства. А на слово кто ж поверит! Ведьмак сглотнул, обернулся. Его тошнило, сильно. Беллетейн… майская ночь, ставшая кошмаром.

— Пожалуйста… оставайся человеком… Иначе, возможно, кто-то однажды… — он чуть приподнял истекающую кровью голову, пару ударов сердца так и стоял, а в воздухе висели недосказанные слова.

Двойные стандарты. За них приходится и расплачиваться вдвойне.

Ведьмак быстрыми шагами продирался через лес, волоча ненужную ему голову оборотня. На губах играла горькая кривая улыбка.

Таверна встретила теплом, запахами пива, хлеба, человеческого сна, но не обещала спокойствия. Ведьмак пробрался наверх, в комнату. Окно так и оставалось открытым, хорошо хоть комары не налетели. Запихнув трофей в ящик с двойным дном — чтобы кровь не протекла на пол — он повалился на кровать. Болели бок, рука и отдавало в крестец. Но эликсиры он пить не хотел. От них уйдет всякая чувствительность, сотрется эта горечь… а Роберт желал ощутить ее до конца. До того момента, как завтра… скорее всего, не застанет девушку в деревне. Спросит у старосты, а тот отзовется, что бардесса-оборотница уехала чуть свет. А ведьмак отдаст ему голову оборотня, главы стаи, обезумевшего, и уедет, стерев из памяти оборотницу, чтобы не вернуться… Никогда не вернуться за ней… Иначе однажды, возможно, он не сумеет остановить меча, как сегодня…

*

Ведьмак пятился. Ведьмак — убийца чудовищ и страховидл пятился от нее. «Дожили, Медея, от тебя уже не то что кони — ведьмаки шарахаются! Нужно ухаживать за собой!» — она нервно полухихикнула-полувсхлипнула.

— Не шевелись…

Рубашка из небеленого льна, выпачканная кровью и порванная на плече, куда пришелся удар когтей, упала на землю рядом с коленями девушки. В ушах прозвучало короткое и хлесткое «Прикройся» брошенное ей когда-то давно одним двуногим вместе с одеждой. Роберт не считает ее человеком. Не считает возможным для себя отдать ей одежду в руки. Брезгуя? Не доверяя? Даже после того, как она так явно помогла ему? Роб застегивал куртку, как иные — доспех, отгораживаясь от всего мира. Взгляд непроизвольно скользнул по его груди, по поджарому животу, по шрамам, каждый из которых когда-то был рвущей и выматывающей болью.