Двойные стандарты (СИ)

Уставившись на брошенную одежду, Медея пропустила момент, когда ведьмак вернулся к телу оборотня. Поэтому от свиста клинка и глухого, чавкающего, хрустящего звука рассекаемой плоти она вскрикнула и шарахнулась.

Беллетейн… Костры до неба, танцующие звезды… искры… Нет, это в глазах огоньки уже пляшут от напряжения и усталости.

— Пожалуйста… оставайся человеком… Иначе, возможно, кто-то однажды… — с трудом выдавил из себя ведьмак, поднимая голову оборотня, глядевшую мутными, остекленевшими глазами. Оборотень не вернулся в тело человека после смерти. Значит, волчьего в нем было уже больше, много больше, чем человеческого. Медея отметила это про себя как-то отстраненно, как что-то, не касающееся ее лично.

Роберт повернулся к ней спиной и двинулся в лес.

Рука девушки будто сама потянулась к рубашке, смяла ткань в кулаке, подтянула к себе. Пальцем Медея коснулась пятна крови. Еще свежая. Уткнулась лицом в прохладную ткань, медленно поцеловала пятнышко, прижалась пульсирующей болью щекой к этой проклятущей рубашке. Запомнить запах, запомнить прикосновение. Это вполне может уже никогда не повториться. Есть вещи, которые существуют в единичном экземпляре. Как сегодняшняя ночь.

Еще пару минут Медеей владело оцепенение. Нет, хватит. Тряхнула головой. Поднялась на затекшие ноги, пошатнулась. Сделала пару шагов. Ветка больно впилась сучком в босую ступню. Нет, это не дело. Скоро уже светать начнет. Надо вернуться. Но не так же? Времени мало. Привычно сместив точку равновесия, Меда приземлилась на четыре лапы. Мир опять окрасился зеленым, в нос ударили разнообразные запахи. И — этот. Волчица подошла к оставленному комку ткани, взяла в зубы. Крепко, как добычу, нежно, как волчонка.

Нос не подвел. Уже минут через десять волчица выбежала к реке. Пройдя немного вдоль камышей, Медея вышла к песчаному плесу. Немного выше по течению вдалеке виднелась деревня. Прохладная свежесть. Став снова девушкой, Медея скинула обрывки рубашки и вошла в воду. Еще слишком холодно, но привести себя в порядок просто необходимо. Ступни слегка проваливались в песчаное дно, вода обжигала холодом. Щиколотки, колени, еще шаг… бедра. Медея поежилась. Кожа покрылась зябкими пупырышками. Обняла себя руками, сохраняя иллюзию тепла. Еще шаг, вода охладила низ живота, теперь присесть — плавать слишком холодно, еще судорогой сведет. Да и не особо хорошо она плавала. Вода холодными поцелуями покрывала разгоряченную после бега в звероформе кожу. Медея задохнулась от холода, когда вода омыла ее грудь, плечи. Резко выпрямилась. Начала тереть руками тело, смывая грязь, кровь и усталость. Смывая все безумие и необратимость этой ночи. Смывая, очищая, убирая… В душу возвращался покой, в голову — легкость. Движения рук стали более медленными, плавными ласкающими. Тело притерпелось к прохладе воды. Набрав полные легкие воздуха, она нырнула, отмывая руками и волосы, вытряхивая лесной мусор, разбирая спутанные пряди. Вот так и остаться бы. В прохладе, покое, золотистом облаке волос… Так, волосы назад, вынырнув, она шумно вдохнула воздух, отфыркалась, двинулась к берегу. Откинула волосы на бок, отжала, стерла руками с кожи капли. Подхватила рубаху ведьмака. Кровь следует отстирывать свежей и обязательно в холодной воде. Ну со свежей уже поздно. Но вода — холодная. Выполаскивая и оттирая кровь, Медея вспоминала покрытую шрамами грудь ведьмака. Вот и после этой ночи пара останется. У них у обоих. Надо будет заштопать рубаху. Когда высохнет.

Второй раз выбравшись из воды, Меда наскоро натянула мокрую ткань на тело, вновь отозвавшееся на прикосновение холодной воды ознобом. Соорудила из своей рубахи вполне приличную, хм… почти юбку. Ну по крайней мере она длиннее мужской рубахи, не достающей до колен.

Да и кого удивишь таким «костюмом» в Беллетейн? Мало ли как бардесса провела ночь. «И с кем», — усмехнулась она про себя.

Темнота ночи слегка рассеялась. Скоро рассветет.

Девушка прокралась через общий зал постоялого двора и поднялась по лестнице наверх. Скинула и развесила мокрую рубаху, стряхнула на пол свою разорванную. Видит Лунная волчица, не первую и не последнюю в жизни оборотницы. Достала целую и свежую из тюка, надела, радуясь прикосновению сухой теплой льняной ткани. Дорогой батист приберегла для города. В дороге лен надежнее. .Вынула свою драгоценность – маленькое зеркальце в медной оправе – подарок друга, который знал о нелюбви Медеи к серебру и неудобству золота на большаке. Осмотрела ссадину — ерунда, уже через день-два и следа не останется, спасибо волчьей натуре. Рука будет заживать дольше. А уж сердце. «О чем ты? Что с ним? Не обманывай себя, Меда, девочка. Тебе не к лицу».

Глянула в окно. Огромный алый шар солнца выбрался почти на половину из-за горизонта. Несмотря на усталость и сонливость, Медея надела вчерашнее зеленое платье, подобрала лентой просохшие волосы. Забрала рубашку и спустилась с ней во двор. Здесь, на ветерке, она быстро высохнет.

После ночи Беллетейна все будут спать долго… Конечно, долго — для деревни. Скотина ждать-то не будет — Беллетейн там, не Беллетейн… Вот и тавернщица, с которой чуть не в дверях столкнулась Медея, возвращалась из коровника с крынкой молока.

— Доброго, солнечного Вам утра, хозяйка, — Медея улыбнулась. — Угости молочком, пока не скисло. А я хочешь — деньгами, хочешь — песней.

— Да брось, — улыбчивая тавернщица отошла к стойке, наполняя стакан. — Чай всю ночь рот не закрывала, теперь-то и горло промочить не грех. А все ж видно городского человека. Наши-то все перепились и дрыхнут. Одни бабы на ногах. А ты, эва вон как. Уже весела, что твоя синица. И петь готова. Эх, такой пичуге заботливую руку бы, дом, хозяйство… — взгляд тавернщицы скользнул по начавшей подживать скуле девушки.

Медея рассмеялась искреннему пожеланию тавернщицы.

— Мой учитель осел в таверне моих родителей, когда устал от большака. Я тоже вернусь, когда придет время.

Тавернщица вздохнула, махнула рукой и скрылась на кухне. Медея же, похвалив себя в душе за отличное лицедейство, села за стол у выхода с кружкой молока и приготовилась ждать. Сделав пару глотков, Медея откинулась спиной на стену и всего, как ей показалось, на минуточку прикрыла глаза.

========== Часть 4 ==========

Роберт проснулся с первыми петухами. Открыл глаза и долго смотрел в потолок, по которому крадучись уходили тени. Вот и солнце взошло, скользнуло по раме и упало прямо на лицо. Ведьмак поморщился, сужая глаза и не отрывая взгляда от потолка. Мысли вяло текли в голове, перебивая друг друга. Петух пропел в третий раз. Роберт, нехотя, но встал, охнув от накатившей волны боли. Затошнило, закружилось в голове, и он бы упал, а потому сел, рассматривая уже в свете дня раны. Неопределенно хмыкнул, поднял с пола куртку, помятую и пожеванную.

«После каждого задания приходится тратить часть денег на вещи… Почему?»

Черная кожаная куртка приятно холодила едва затянувшиеся раны. Морщась и скаля зубы, он встал, прошелся по комнате, разминая затекшие ноги и осматривая помещение. Вот тут… тут вчера Медея — девушка-бард обратилась в волчицу, а затем сиганула в окно. Он направился следом, и… Взгляд метнулся к ящику, слегка протекшему за ночь. На полу красовалась лужица крови из отрубленной головы. Ведьмак снова хмыкнул, поискав мешок соответствующего размера. Такового не нашлось, потому он вернулся вниз. Несколько раз пришлось окликать хозяйку, но холщовый мешок все же нашелся. Переложив трофей туда, ведьмак взглядом окинул комнату в последний раз, спустился вниз и вышел. Ветер сильными порывами рвал деревья и гнал по небу белые облака. Роберт задержался ровно настолько, чтобы вывести Ориона из конюшни. Конь фыркал и упирался, чуя кровь. Ведьмак его, в общем-то, прекрасно понимал.

Солнечные лучи то появлялись, то исчезали под напором туч. Роберт, придерживая узду, дошел до указанного хозяйкой таверны дома и, с сомнением озираясь, постучал в дверь. Дверь ему открыл все тот же толстячок, лысина блестела на солнце как начищенный дукат. Оглядел ведьмака, не пропуская внутрь и хмуря брови. То ли из-за раннего подъема — деревенька еще пустовала, мало кто вставал так рано после праздника. Молодежь отсыпалась после бурной ночи, старики, не спавшие из-за молодежи, не отставали от них. А может, из-за отчетливого запашка, который шел из мешка и на который сейчас косился староста.