По Алтаю

   Ко времени моего посещения монастырь совершенно исчез; от него остались только руины, вероятно, одной из кумирен. Рядом с руинами возвышается четырехугольное здание, обнесенное стеной и окруженное валом; это ямынь и резиденция чин-сая -- военного губернатора. Вероятно, это то самое здание, которое упоминают Матусовский и Потанин. В 50 саженях от ямыня возведены новые постройки торговцев-сартов, числом четыре-пять. Все постройки одноэтажные из сырого кирпича с лавками наружу и окнами жилых помещений во двор. Это были первые постройки возобновляемого города; в 1908 г. я видел здесь уже две улицы с общим числом домов до сорока.

   До берега р. Кран от ямыня немного больше версты, а ниже долина расширяется еще больше. Вся долина хорошо орошена арыками и засеяна пшеницей, ячменем, просом и кукурузой. Там и сям разбросаны глинобитные избы земледельцев (преимущественно китайцы), около которых имеются огороды с редиской, огурцами, арбузами, дынями, тыквами, горохом, фасолью и маком. Растительные продукты здесь довольно дороги: так, например, хлеб -- до 3 руб. пуд и выше, огурцы 20--30 штук на один чай, арбузы три-четыре на чай.

   Сарт Измаил-хаджи Сиджилев, вместе с своим братом Ошуром и товарищем Измаилом, приняли меня чрезвычайно любезно, предоставив в мое распоряжение целую комнату и обещав содействие по найму проводников. Мои старые проводники окончательно забастовали, да по состоянию лошадей это было и неизбежно. Надеясь получить содействие полновластного чин-сая, я хотел повидаться с ним лично и послал ему карточку, на что через короткое время получил ответную карточку на красной бумаге, врученную мне двумя китайскими чиновниками, вместе с приглашением к начальнику края.

   Вместе с сыном Кузнецова Кузьмой Изотиковичем, который взялся быть переводчиком, я отправился к чин-саю в ямынь. При входе в южные ворота, над которыми возвышалась башня с китайской крышей, меня встретила свита чин-сая -- пять-шесть чиновников с шариками различных цветов на шапках. Все они сделали книксен [приседание]. За входом по двору, вымощенному плитами, идет нечто вроде открытого коридора. В конце его поворот налево -- в тесную и полутемную фанзу чин-сая. Он меня встретил при входе в кабинет; мы подали друг другу руки и присели за кабинетный стол на стулья. По неизбежному этикету, сначала пришлось говорить приветствия, выражать удовольствие по поводу дружественных отношений Китая и России и т. п. Чин-сай -- манджур, мужчина лет около сорока пяти, рослый, видный, с важными жестами джентльмена¹¹⁴. Он лишь недавно приехал сюда из Пекина и являлся первым губернатором в Алтайском округе, где раньше китайских властей не было. Я сообщил ему о цели моей поездки, и он похвалил меня за мою образованность; его же образованность видна из следующего вопроса: "Скажите, какой это город, стоящий между Россией и Китаем, провалился?". Я долго не мог отыскать в памяти такого города, пока, спустя много времени, не вспомнил о землетрясении в Сан-Франциско.

   На мой деловой вопрос о доставлении мне свежих лошадей и проводников в Катон-Карагай он отвечал нерешительно и советовал продолжать путь на старых лошадях, впрочем, обещал послать к киргизу амбы-Мамию а дать ответ через день. Весь разговор велся через двух переводчиков и потому, конечно, страшно затягивался и, вероятно, основательно извращался. Во время беседы происходило угощение японскими папиросами и чаем с печеньем, монпансье, а под конец была даже откупорена бутылка шампанского. Наконец, он посоветовал мне побывать еще у двух китайцев -- чиновников ямыня, которые могут мне помочь в добывании лошадей, что я и проделал, но все это ни к чему не привело: лошадей я не получил и через два дня, т. е., вернее, получил отказ. Очевидно, все зависело от амбы-Мамия, и я сделал ошибку, не обратившись прямо к нему, хотя он стоял со своим аулом далеко от Сара-сюмбе. Не зная хорошо обычаев страны, я сделал и вторую ошибку. У моего хозяина гостил сын Мамия по имени Канапия; он очень заглядывался на мой винчестер, а я не догадался подарить его; тогда дело было бы в шляпе.

   Пришлось прибегнуть к помощи моего хозяина квартиры. Его товарищ Измаил, веселый; малый, сейчас же оседлал лошадь и отправился нанимать верблюдов и лошадей у знакомых ему киргизов, но предупредил меня, что вернее всего он может найти проводников на Зайсан, а не в северном направлении. Пришлось согласиться и на это, так как теперь стоял вопрос о том, чтобы вообще как-нибудь выбраться в Россию из этого гиблого места.

   Возвращение в Зайсан. 14 августа. Пришли верблюды и два проводника-киргиза, нанятые с обязательством довести меня до Зайсана.

   Когда я уже был готов к отправлению, я послал чин-саю укоризну, что он ничем не помог мне; он в ответ прислал мне двух провожатых урянхайцев, окорок кабана на дорогу и две банки консервированных фруктов. В 5 часов вечера мы двинулись вниз по Крану, через полчаса перешли брод на правый берег и сейчас же невысоким седлом в западном направлении перевалили в верхнюю долину р. Кемерчик. По пути ряд сухих долин, на которых видели дроф. Встали через три часа ходу на ключе, не доходя до Кемерчика.

   15 августа. Проводники урянхайцы посоветовали итти до Кабы северной стороной Иртыша, указывая на то, что здесь около посевов еще можно найти киргизские аулы, тогда как по дороге на оз. Улюнгур их совсем нет. Мне было безразлично, и потому я согласился. В этот день мы шли семь часов, пересекая широкую долину р. Кемерчик, частью покрытую посевами, частью представляющую галечниковую степь с курганами. Течение Кемерчика, опустошенное арыками, обозначено рядом тополей. Кое-где в широкую долину выходят однообразные скалистые гряды гнейса с жилами кварца. Отклоняясь к северо-западу, мы пришли в долину Холусту-булак, где среди чиев временно остановился большой аул киргизов, и здесь встали на ночь. Воду добывали в каком-то маленьком болотце.

   16 августа. Переход семь часов. Возвышенной степью, поросшей таволожкой, эфедрой и Echinops, мы незаметно поднимались к перевалу Тара-лан (верховье р. Курте) и через три часа ходу спустились к маленькой речке, густо поросшей тальниками и камышом, которые совсем скрывают русло. По Таралану также много посевов. Перейдя речку, мы предприняли весьма постепенный подъем по боковой долине Бель-каин, оставляя вправо (с севера) горную группу Мошко. После двухчасового подъема мы были на волнистом плато Сепскень (1 395 м); от него в южном направлении спускаются пологие лога, падающие к Иртышу и обозначенные более сочной зеленью. Удерживая западное направление, мы пересекли небольшую речку с зеленью, а еще через час встали у покосов по речке Богадур-булак, в виду долины Чонкур.

   Весь переход от Таралана мы имели справа голые склоны отрогов Мошко, только глубже в верхней тесной долине Богадур-булак появился хвойный лес. По пути посетили обширный аул киргизского князя Конг-зайсана, заведующего десятью волостями, который кочевал к своей зимовке у подножья Саура.

   17 августа. Переход четыре часа. Первоначально постепенный спуск логом Чегатын между невысокими скалистыми грядами в западном направлении. Лог открывается в обширную котловину Чонкур, окаймленную с севера более высокими хребтами, а с других сторон небольшими отрогами. Котловина достигает 10 верст в поперечнике и покрыта глинистой почвой, изрытой канавами арыков брошенных полей. Река Бурчум пересекает котловину у ее западного края. Хотя был лишь второй час дня, но, не зная брода, мы решили здесь остановиться, чтобы отыскать его. Лодки тоже не оказалось; ее унесло недавно сильно поднявшейся водой. Река достигает 50--60 сажен ширины и местами разбивается на протоки. Берега поросли тополями и тальником; по правую сторону много лугов н посевов, орошенных арыками из притока Калгутан.

   18 августа. В 9 часов утра приступили к переправе бродом, который отыскали на полторы версты выше киргизской зимовки. Сначала перешли главным руслом на остров, густо поросший деревьями, а потом и небольшую протоку. Ход через главное русло довольно сложный: сначала нужно итти перпендикулярно к берегу, а потом на середине реки повернуть вправо и довольно долго итти против течения, постепенно приближаясь к правому берегу. В 11 часов мы были на том берегу; немного подмочили только вещи, положенные на лошадей, вьюки же на верблюдах были совершенно сухи.