Путь к Океану<br />Повести и рассказы

На следующий день, проснувшись в глубокой абстиненции и поскрипев не смазанными мозгами, понимаю, что это был не сон. «Вот баран, — думаю, — такой облом вряд ли кто простит, и наверняка с утра перевесит наш первоначальный писдёж — ложь всегда запоминается ярче, чем правда. Так что продолжения не будет». Легко выкладываю всё из головы и топаю похмеляться на другой борт в каюту напротив. Пацаны язвят насчёт наших беспонтовых хождений, я лениво отбрыкиваюсь, вдруг стук в дверь… и появляется ГАЛЛЮЦИНАЦИЯ — в виде Галы!

— Здравствуйте, где можно найти Декса?

Быстро сориентировавшись подлеченным мозгом (вспоминаю, что Гала, работающая в заводе, должна зайти ко мне за баблом на продукты), нарушаю немую паузу:

— Ты, к счастью каюты попутала, — и увожу её от обалдевшей толпы.

Боже, как они нас заепали, голодные ублюдки! Пока мы обсуждали за чаем, что прикупить, каждый находил предлог, чтобы заглянуть и раздеть Галу глазами, пока, наконец она не выдержала:

— Что, я так сильно отличаюсь от резиновых женщин?

Покрасневший очередной визитёр не нашёл, что ответить и спешно ретировался. После этого нас оставили в покое.

— Жанна готова порвать тебя за вчерашнее.

— Да уж, передай, что на Новый год не разочарую, — заверяю я, провожая Галу до трапа, и бегу оповестить Дрона, что всё в ёлочку.

Я ходил по палубе, прихлёбывал из баночки «Чёрную Смерть» и нервно отсчитывал минуты в предвкушении хорошей гулянки. С боцманом, которому было покую, где напиться, давно уже было оговорено, что он отстоит пропущенные мной часы за хорошую опохмелку.

— Что, с этой брюнеточкой зажигать будете? — спрашивали меня каждые полчаса остающиеся на судне, жутко завидуя.

— Ага, а вы тут в бутылочку не забудьте поиграть в суровом мужском кругу, — издевался я.

— Уходишь, ренегат? — спросил капитан.

Даже он не мог меня остановить, и понимал это. А я понимал, что как себе не лги, а иду не просто покуражиться, а именно к ней, к этой Женщине — Жанне. Она стояла для меня в центре всего, остальное — Новый год и прочее были лишь декорациями в главной сцене жизни. И это был мой день.

Наконец, наступил долгожданный вечер и я сдал боцману вахту. Гораздо веселее обстояли дела у Дрона. Он тоже прикладывался к банке в течении дня и к вечеру был уже в пьян в лоскуты. Обмотав шею длинным шарфом, в распахнутом плаще, с открытой головой, припорошенной снегом, он походил на поэта времён декаданса. Пока мы выбирались с завода, заплутав в бесчисленных складах, он громко декламировал кабацкую лирику Есенина под одобрительный лай местных собак. Когда, писданувшись с последнего забора, мы оказались в посёлке, друга понесло окончательно — он здоровался за руку с каждым встречным мужчиной и пытался расцеловать каждую женщину, независимо от того, со спутником она была, или без. Кульминацией стал перескок в три прыжка с разбега через старенький «Москвич» на глазах у изумлённой толпы местных мужиков. Бить не стали — с прославившимися своим буйным нравом рудовозниками здесь не связывались даже менты. Тут мне уже надоел этот цирк, и я доставил Дрона до места, крепко взяв под локоть. Девчонки только ахнули от такого вида.

— Ничего, ещё есть время и пара капель нашатыря на стакан воды, — заверил их я, зная удивительное свойство друга моментально трезветь при необходимости.

— Главное, чтобы ты таким, как вчера не был, — зловеще намекнула Жанна, целуя меня.

Я отволок Дрона на диван и отправился на кухню помогать хозяйкам.

И вот мы все в сборе за накрытым столом, включая протрезвевшего Дрона и малого Санька, сидим и ждём боя курантов. Все вдруг примолкли, даже малыш, тихо сопя, играет моими чётками. Слова нам уже не нужны — люди, ставшие родными друг для друга за сутки, мы чувствуем себя так, будто нас связывает целая жизнь, и в эти минуты это действительно так. Мы сидим в ожидании чего-то неуловимо замечательного, что нависло над нами и вот-вот произойдёт, и мне немного грустно от понимания того, что всё уже происходит, что это и есть те краткие минуты счастья, которые быстро пролетают и не повторяются. Кажется, понимает это и Жанна, прильнувшая ко мне. Мы впитываем каждый миг этого удивительного ощущения, проходящего сквозь нас, которое, увы, невозможно удержать и повторить — остаётся лишь память о нём.

Кайф обломала мать Галы, зашедшая поздравить дочь и уложить внука. Мы вынырнули из волны эйфории и засобирались на ёлку в центре посёлка, где уже вовсю отрывалась часть команды с обоих пароходов. Побесилась немного и наша небольшая компания, но мне и Жанне было совсем не до этого — нас распирало от желания, мы чувствовали это в каждом взгляде и прикосновении и готовы были заняться любовью в первом попавшемся подъезде. Выручил, как всегда, Дрон:

— В колонну по-двое, и ко мне, у нас дед в отпуск уехал, а я его хоромы арендую.

Щедро одарив коньяком и шоколадом бабку на проходной, мы пробрались по тропке меж сугробов на Дронову посудину, где он, как гостеприимный хозяин, предоставил нам с Жанной спальню деда, оставшись с Галой в гостиной. Уже не контролируя страсть, переполнявшую нас, мы сорвали одежду, и, наконец, слились в одно целое. Не стало больше ничего — ни железа, зажатого во льдах канала, ни посёлка, вступившего в новый год, ни целого мира вокруг — была только замкнутая в себе крупинка счастья в бесконечности вселенной.

Всю, почти месячную стоянку, я приходил к ней каждый вечер, и всё дальше уходил от неё. Вернуться и остаться или увезти её с собой было бы ужасной ошибкой, убийством памяти о том, что мы пережили в новогоднюю ночь. К счастью, мы были людьми иного сорта и знали, что больше никогда не увидимся в этой жизни. Чтобы как-то заглушить боль (мы всё-таки были людьми, а не Богами), строили планы, что пароход ещё зайдёт в Светлый или ближайшие порты, откуда я вызову её радиограммой.

— Я не приду махать платочком с причала, ты выше этого, — сказала она в последнюю ночь.

Сматывая обледеневшие концы, я тщетно искал глазами одинокую стройную фигурку на берегу, но до самого выхода в Балтику чувствовал на себе её взгляд. Через два месяца, набив морду молодому и борзому кэпу я был списан подчистую на берег. Больше мы не встречались, но сколько бы ни было у меня после этого женщин, эта стала единственной, потому что без продолжения этот эпизод превратился в вечность.

Декс надолго замолчал, допивая выдохшееся пиво. «А продолжения не будет, и мы расстанемся вот-вот…», — звучал голос Новикова, а в моей голове все звенья складывались в одну цепочку. На сколько же мал и тесен этот мир! Я вспоминал, как в новогоднюю ночь через три года после событий, описанных Дексом, сидел на ступеньках «Бриза», пьяный в дерьмо, и стонал, проклиная бывшую суку-жену, которая занозой сидела в сердце. И высказал, как выблевал всю свою боль первой попавшейся женщине, вышедшей покурить. «Перестаньте, вы выше этого», — сказала она, отпаивая меня чаем в закрытом уже кабаке, где работала официанткой. Я часто бывал в этом ресторане, и мы подружились. Странно, но после моих пьяных откровений я видел в ней именно умного доброго друга, хотя многие не отказались бы затащить её в постель. Когда я был без обычной своры плядей и не особо пьян, она подсаживалась поговорить. И однажды рассказала о встрече с единственным мужчиной, который навсегда остался у неё в сердце.

Женщину звали Жанна. Врачи, поставившие диагноз «бесплодие», только руками развели, когда она родила в конце августа 199. года здорового карапуза, зарегистрированного под необычным именем Дексон. Многие удивлялись, но только не она. Карапуз называет папой доброго мужчину, заботящегося о нём и его матери. А Декс. Ему я ничего не скажу — Декс, Жанна — они люди иного сорта, превратившие свой миг в бесконечность.